От первого лица

В конце 1998 года в Киеве я встретился с бывшим заведующим отделом пропаганды и агитации украинского ЦК компартии Леонидом Макаровичем Кравчуком. Наши служебные отношения прервались больше двенадцати лет назад, когда я уехал в Москву, а затем в Америку. У Кравчука же после моего отъезда в Бостон как раз и произошел взлет судьбы. Он последовательно возглавил компартию республики, затем украинский парламент, а затем, подписав вместе с Ельциным договор о развале Советского Союза, стал первым президентом независимой некоммунистической Украины. Впрочем, к моменту моего возвращения из Америки он уже не был переизбран на президентство и стал, по собственному определению, рядовым гражданином, а также рядовым депутатом украинского национального парламента – Верховной рады.

Мы много и очень интересно говорили. Кравчук вспоминал, как подписывали в Беловежье роковые для бывшей страны решения о ее роспуске, как он постепенно приходил в себя и точнее оценивал сложившуюся реальность. Я не раз уже думал, поговорив не только с Кравчуком, но и с Горбачевым и другими недавними лидерами, что сегодня все эти люди были бы неплохими руководителями для своих стран, обогатившись опытом, пережив и осмыслив очень многое. Наша политическая элита, новое руководящее чиновничество, формируется на глазах и – из разных людей. Отечественные руководители имеют возможность (и широко пользуются ею!) творить очень многое, не всегда задумываясь, что пойдет на пользу стране и ее народу; у них силен советский рефлекс ненаказуемости. В послесоветских государствах правит чиновничество все еще советское (помните, я рассказывал вам, как Шеварднадзе шепнул мне: «Понимаешь, каждый день делаю все вопреки тому, чему учили меня всю жизнь»). Чиновничья традиция непрерывна, я не знаю никого на высших должностях, кто сегодня начинал бы с нуля – на всех, как вериги, висят привычки, традиции, страхи прежних лет. «Ну, – говорят они иногда, как Кравчук, – если бы наперед знать…» Подробностей они, конечно, не знают, но закономерности формирования и сохранения чиновничьих рядов существуют. Особенно идеологического чиновничества, которое во многом начало и развило бунт, взорвавший коммунистическую страну. Они, партийные идеологи, были вообще уникальны, такого больше нигде на свете не было. Я твердо убежден, что советских и послесоветских политических деятелей можно сравнивать лишь внутри их же когорты, потому что они вызревают и живут в естественном окружении только у нас, как кенгуру, успешнее всего размножающиеся исключительно в родимой Австралии.

Особенно уникальны были партийные идеологи. Образованные лучше других, они врали по обязанности, и многие мучились оттого, что четко понимали свою лживость. Все-таки торжество политического сектантства над свободомыслием было в среде политических чиновников постоянным, и утвердилось оно не только при советской власти. В России в течение столетий рвали языки болтунам, ссылали раскольников, унижали вольтерьянцев, изводили всяческих декабристов и демократов западного толка. Болтовня о Третьем Риме, ленинском или еще каком-то мессианизме России, ее особом пути и особом месте служила в основном оправданию беззаконий, которые представлялись не как нарушение права, а как особый путь. Большевистский мессианизм вырос из многих провинциальных мечтаний, а те, в свою очередь, – из прекраснодушного славянофильского болботания, как прожорливая и отвратная гусеница вырастает из бабочки, питающейся нектаром и цветочной пыльцой.

В шестидесятых годах Александр Николаевич Яковлев опубликовал статью о шовинистическом мышлении, вводимом в традицию, о спекуляциях на национальной спеси и немедленно был наказан. Наказание свелось к десятилетней высылке его из страны, но – в Канаду, послом. Из Оттавы он возвратился еще более образованным человеком, пожившим среди свободных людей. Человек, вдохнувший воздух свободы, изменяется навсегда; инвалид войны, Яковлев явно не оказался инвалидом духа.

Когда я говорю о Яковлеве или людях его склада, я прошу вас не забывать, что целые поколения у нас были подавлены рабством, а те, кто выползал из-под его глыб, существуют чаще всего на полпути между свободой и несвободой. Каждый лидер так называемой горбачевской перестройки – жертва и одновременно разрушитель чудовищного общества, подмявшего народ под себя. Большевизм держался на рабстве, генетически вживленном в плоть и кровь, переходящем по наследству. Чиновники из тайной полиции и партийной верхушки владели страной точно так же, как группа британцев владела какой-нибудь африканской колонией в прошлом веке. Ленин с его идеей не убеждения, а уничтожения инакомыслящих продолжил самые людоедские традиции российских монархий и преуспел именно в силу традиционности своего дела. В общем, выход из догматизма мог быть возглавлен только людьми, в догматизме сформировавшимися; других – на уровне действия – просто не было.