От первого лица

Помню, как в газете «Советская Россия» вышла догматическая статья – манифест некоей Нины Андреевой из Ленинграда, призывавшей вернуться к сталинским нормам. Статью готовили загодя и в отсутствие Горбачева опубликовали в примитивнейшей из партийных газет. Лигачев праздновал эту статью с энтузиазмом, недостойным умного человека. Лигачев собрал у себя торжественное заседание главных редакторов, где объявил, что именно такие статьи нужны партии. Меня он на совещание не пригласил: отношения уже выяснились. Егор Лигачев не был создан для демократии: у него были только «наши» и «ваши» – черное и белое, хорошие и плохие.

Вначале он был внимателен к «Огоньку». Затем, видя, как журнал меняется, вначале охладел к нему, а затем и вовсе перестал замечать. Он уважал и любил только единомышленников, потому что его интересовали одни они. Вдруг пошла полоса награждений деятелей культуры откровенно примитивного, квасного разлива, и они подчеркнуто кланялись Лигачеву, принимая награды. Один из более одаренных писателей этого круга, сибиряк Валентин Распутин, даже выступил в союзном парламенте, сказав, что люди, целящиеся в Егора Лигачева, замахиваются на Россию.

Позже я не раз вспоминал, как Лигачев похвалил меня за то, что я обходился без мафии. Но одна из мощнейших политических мафий постепенно сформировалась именно вокруг него. Это было похоже на первобытное сообщество: чеченский тейп или африканское племенное братство, – ученые зовут это трайбализмом. Окружали Лигачева люди картинно русские, разве что не в поддевках и смазных сапогах; эта публика любила рассуждать о Сибири, особом русском пути и о том, как важно не поддаться на западные уловки. Запад для лигачевцев существовал как нечто единое и немыслимо вредное, норовящее вторгнуться в наивную русскую душу и растерзать ее в клочья. Еще по Киеву, в украинском варианте, мне была знакома эта гремучая смесь провинциализма с патриотизмом, или смысловая каша, где одно подменялось другим.

Лигачев был понятен и друзьям своим, и противникам. Он держал в кабинете альбомы иностранного издания с фотографиями разрушенных большевиками церквей, мечтая восстановить все эти храмы. Его коммунизм был где-то посередине между русским монастырем и коммунистическим субботником. Он свято верил в колхозы, в Маркса и Ленина, во все то, во что положено было верить такому, как он. Идея всегда была для него важнее человека, и от этого Лигачев не отступал никогда, этим он был дорог чиновной системе, выносившей и воспитавшей его.

Разница между двумя антиподами в политбюро, Лигачевым и Яковлевым, забавно проявилась для меня ранней весной 1988 года. От имени «Огонька» мы решили провести огромный концерт рок-музыки на крытом стадионе в Москве. Весь сбор от концерта должен был бы пойти в фонд борьбы с наркоманией. Мы связались с посредническими организациями, зарезервировали крытый стадион на московском проспекте Мира и наметили на конец марта двухдневный, а вернее, двухсуточный концерт. В пресс-центре Министерства иностранных дел я объявил о готовящемся концерте. На вопрос о том, почему советский официоз так боится рок-музыки, я ответил, что не знаю. Единственный известный мне неприятный случай произошел в библейском городе Иерихон, где от трубных звуков рухнули стены. Надеюсь, что с кремлевскими стенами этого не случится.

Кремлевские стены выдержали бы. Не выдержали кремлевские догмы.

А ведь шло к тому, что съезд ансамблей будет очень престижен. Обещали даже Майкла Джексона, который по пути в Италию на день-другой брался притормозить в Москве. Шли переговоры с Полом Маккартни. Шло к тому, что Нэнси Рейган, как патронесса борьбы с наркоманией в США, поприветствует нас. Слава богу, организационные заботы удалось переложить на Министерство культуры и Госконцерт: эти организации подписывали все положенные контракты – дело двинулось. Вскоре почти все было готово.

В феврале позвонил Александр Яковлев:

– Вы что, полюбили рок-музыку?

– Нет, – сказал я. – У меня от тяжелого металлического рока зубы болят. Но я не хочу быть плохим ресторанным поваром, который кормит всех исключительно тем, что любит есть сам.

– И я так, – сказал Яковлев. – Концерт этот – дело хорошее, но мы ведь можем на него и не пойти. А кто любит – пусть слушают на здоровье. Но вы должны гарантировать порядок. Если рок-молодцы разнесут стадион, спросят с вас.

– Не разнесут! – бодро пообещал я.

За две недели до намеченного концерта мне позвонил Юрий Воронов, хороший человек, временно попавший на должность заведующего отделом культуры ЦК. Он был перепуган до смерти, даже зубы щелкали.

– С кем вы согласовали рок-концерт? – прошептал он.

– С женой и редакцией, – бодро ответствовал я. – А что, правительство вникает в рок-музыку?

– Ужас! – сказал Воронов и икнул. – Концерта не будет.