От первого лица

Самостоятельности в бюрократическом государстве быть не может. Последний идеологический секретарь ЦК Александр Дзасохов прямо сказал мне: «Ты что это задумал? Ты что – не понимаешь: партии нужны огоньковские прибыли!» Я вполне нагло ответил, что как-то подобное заявление делал Саддам Хусейн, претендующий на кувейтские прибыли, и пролетарская партия таких принципов повторять не может. «Ну, ну», – покачал головой Дзасохов. Так мы выползали из-под партийного пресса…

Чиновничья партийная система совершала самоубийство, пытаясь подминать под себя все, что угодно. Она опекала не только собственные промышленность и печать, но и таковые же у своих сателлитов по всему свету, оплачивала существование компартий всего мира и настаивала на своем праве знать заранее ответы на кроссворды из «Огонька». Да, да – подписывая кроссворд к печати, цензор обязательно просматривал ответы на его вопросики, потому что правящая партия обязана была знать их раньше всех.

Система-самоубийца распространяла вокруг себя атмосферу не всезнания, а беспокойства, она родилась как партия заговорщиков, путчистов и такой же остается до последнего вздоха. Когда-то подобную атмосферу я запомнил еще студентом-медиком, проходя практику в киевской психиатрической больнице имени Павлова. Меня поразило, до чего же врачи и больные там боятся друг друга; терпеть друг друга не могут, но одновременно боятся. Так и жили…

Заметки для памяти

Снова стало модным говорить о Боге. Даже упрекать Бога, пославшего нам в наказание вот такую жизнь и терпевшего преступный режим. Великий философ Бердяев когда-то отвечал на такие претензии, что Бог – не околоточный надзиратель. Люди сами, зачастую по своему выбору, устраивают собственный ад в этой жизни.

Я вспоминаю украинского классика Юрия Яновского, в романе которого «Четыре сабли» брат идет на брата во имя революционной идеи. У русского классика Бориса Лавренева революционная Марютка убивает своего возлюбленного, поручика Говоруху-Отрока, потому что именно так повелел ей долг. Грузинские, таджикские, армянские классики пролетарской литературы во многих томах возвели братоубийство на уровень революционной нормы. У Константина Тренева в одной из самых главных советских пьес, «Любовь Яровая», жена предает мужа во имя революции. Во имя этой же революции пионер Павлик Морозов, не задумываясь, уничтожает отца. Павлу Корчагину – Николаю Островскому кажутся ненормальными даже размышления о личном счастье в революционные времена, и он делает все для того, чтобы никакой личной устроенностью вокруг него и не пахло.

Герои Максима Горького и Алексея Толстого, а еще больше сами прирученные писатели легко декларируют преимущество и первенство революционных задач над всеми прочими. Жены сметенных ураганом сталинского террора честных людей отрекались от них. Во имя революции…

Господи, что же за чудовищную жизнь мы завоевывали – выше любви, семьи, счастья?! Прости нас, Господи, и возврати в человечество…

Глава 28

Примерно через полгода моей работы в «Огоньке» нам удалось заснять на видеопленку тренировки военизированных отрядов в подмосковном городе Люберцы. Аккуратно подстриженные мальчики занимались боевым карате в специально оборудованных подвалах подмосковного индустриального городка. Эти очень похожие на молодых гитлеровцев ребята в свободное от тренировок время ездили в Москву, где отрабатывали разученные приемы, избивая хиппи, панков и других слабосильных волосатых обитателей московских бульваров. Так называемые любера, как звали себя подмосковные штурмовики, вели себя нагло и пользовались явной поддержкой местных властей и Министерства внутренних дел. Мы обо всем этом и написали; публикация была замечена и щедро процитирована мировой прессой. Через неделю мне позвонили, чтобы сообщить – я вызван на секретариат ЦК для обсуждения статей в «Огоньке», направленных на компрометацию советской власти и ее органов охраны правопорядка. Эти самые органы представлял на секретариате замминистра внутренних дел по фамилии Трушин.

Председательствовал Егор Лигачев, и я запомнил первый его вопрос, он задал его даже раньше, чем я услышал такой же вопрос от Горбачева: «С кем вы? В чьей вы команде?» С тех пор у меня только укреплялось ощущение, что отечественное верховное чиновничество разбито на многие команды и уже не монолитно.

– Скажите, – продолжал Лигачев. – А вы сами, когда видите этакое лохматое, с цепями на шее, пританцовывающее существо, вы-то сами не хотите взять его за эту цепь и…

– Нет, – сказал я и порадовался тому, что не боюсь. – Весь опыт нашей истории свидетельствует, что, если человека бить по голове, он не обязательно становится более лоялен к властям.