От первого лица

Вы еще не забыли, как долго у нас никто и не заикался о свободе слова: говорили о некоей гласности и «восстановлении ленинских норм». Боюсь, что у всех были разные представления об этих самых нормах. Историки напоминали, что главной нормой ленинской революции был террор против инакомыслящих, и не очень верили в то, что по старым рельсам смогут покатить новые поезда. Первый период гласности шел под строжайшим надзором, полегчало, пожалуй, в конце 1990-го, после принятия Закона о печати и отмены цензуры, да и то не сразу.

Отдельной свободы слова не бывает, эта истина многим дается с большим трудом. И не бывает отдельной свободы предпринимательства. И отдельной свободы путешествий тоже не существует. Есть свобода и несвобода, между которыми практически нет градаций. Нельзя быть частично свободным, как нельзя быть чуточку беременной. Если нет свободы слова, запрещены политические свободы, рано или поздно придет время пекинской площади Тяньаньмэнь и расстрелянных на ней демонстраций, как это было в Китае. Если нет свободной экономики и демократического законодательства, свободная печать будет ущербной, какой была она в нашей стране.

При Горбачеве свободу пробовали дозировать, как лекарство. Открываю наугад один из блокнотов с записями инструктажей в ЦК. Совещание в отделе пропаганды у заместителя заведующего Альберта Власова. 4 августа 1988 года, 4 часа дня. Редакторы предупреждены, что цензура снимет любое упоминание о двадцатилетии подавления советскими танками Пражской весны. Ни в одной газете, ни в одном журнале не должно быть ни строчки. Также – не нагнетать афганскую тему, не заострять разговор об Афганистане. Без того уже тысячи вдов и сирот в стране – не волновать их! И так далее. 11 сентября совещание в том же кабинете: «Ни в коем случае не позволить, чтобы звучала мысль, будто мы хотим оторвать Западную Европу от США». 23 сентября 1988 года, 11 утра. У Горбачева. Первая реплика: «Здесь многие хотели бы меня покритиковать, но сейчас я вам этого не позволю». Ответная реплика главного редактора «Правды» Виктора Афанасьева: «Не дошли мы еще, Михаил Сергеевич, до того, чтобы и генсека критиковать!»

Я рассказываю об этом, чтобы яснее был масштаб изменений. Еще лет десять назад каждая строка, не соответствующая указаниям, шла к начальству прямо от цензора. Вызывали, что называется, «на ковер» – до самого верха; я бывал «на ковре» у всех начальников, включая Горбачева. Свободная пресса? Если цензор не подпишет номера, журнал не выйдет…

А ведь каждый номер был дорог, за два с небольшим года моей работы в «Огоньке» число наших подписчиков возросло до четырех с половиной миллионов. Американские журналисты, проголосовав, признали меня International Editor of the Year, «Международным редактором года», присудили премию. Ни до, ни после этого наших редакторов такого титула не удостаивали, но в родимой печати сообщений об этом практически не было. Меня поздравляли шепотом или по телефону, и это в конце восьмидесятых годов, в зените горбачевской гласности!

Пожалуй, по судьбе печати легче всего было проследить, как разделялись интеллигенция с властью, как Горбачев повторял хрущевскую ошибку, не собирая интеллигенцию вокруг себя, а продолжая опираться на партийное чиновничество, которому даже его нерешительные реформы давно были поперек горла. Мы делились на нестыкующиеся миры. К членам политбюро многие относились уже как к летучим мышам. Вот кружат они, маячат над головами, много слухов о их зловредности и опасности. Но голосов их не слышим, звуковая частота, на которой они перекликаются, людям недоступна. Видишь, как нетопыри мечутся в ночном небе, но они безмолвны, потому что разговаривают на собственной частоте, может быть, даже повизгивают, похрюкивают, поют, но мы их не слышим…

Чиновники не оставляли нас своими заботами. Позвонил директор издательства «Правда» Вячеслав Петрович Леонтьев: «Что-то большие у вас прибыли, мы заберем часть…» И я мог говорить после этого что угодно, но сотрудники «Огонька», крупнейшего журнала Европы, получали меньше самого задрипанного писаки из «Правды». Несмотря на то что секретарь ЦК по идеологии Медведев говорил, что наш журнал антисоветский и антикоммунистический, но прибыли шли в карман управления делами коммунистической партии, которая владела комбинатом «Правда».