Праведник Михаил Горбачев до сих пор ищет свое место в обновляющемся мире, честно содержит на собственные деньги свой фонд, пробует сохранить имя и лицо в стране и в эпохе, где лица с именами мельтешат, будто стекляшки в калейдоскопе.
Очень обидно. Он говорит, говорит, не обладая реальными рычагами воздействия на жизнь. Кинорежиссер Сергей Эйзенштейн когда-то называл таких ораторов «Вулканы, извергающие вату». Очень обидно это. Масштаб перемен огромен, мир переворачивается, а человек, начавший все это, несоизмерим с процессом.
Я отношусь к Горбачеву с огромным уважением. Во время российских президентских выборов 1996 года, когда он вздумал выдвинуться в президенты, я даже воззвание написал от его имени и передал его Михаилу Сергеевичу, уговаривая того не лезть в эту грязную кашу, снять кандидатуру. Нет, он таки полез и получил…
Эмигрантский писатель Сергей Довлатов со ссылкой на московского режиссера Марка Захарова рассказывал о телефонном разговоре режиссера с Горбачевым. Тот якобы позвонил после спектакля и сказал Захарову, что это было не представление, а «пердуха». Опытный режиссер слыхивал всякие мнения о себе, но все равно внутренне напрягся от такого определения. Лишь через несколько минут разговора он понял, что Михаил Сергеевич хотел сделать ему комплимент и сказать «пир духа», определяя свое впечатление от спектакля. Но, как часто бывает, от великого до смешного – один шаг. Шажок очень маленький и очень обидный…
Когда началась нелепая горбачевская борьба с алкоголем, многие жизни разрушились. В частности, жизни крымских виноделов. Их заставляли выкорчевывать вековые виноградники, уничтожать хранилища вин. Мы в журнале дали большой материал о знаменитом главном виноделе Массандры, который повесился, не выдержав разрушения дела своей жизни. Статья наделала шуму, и от массандровцев чуть поотстали.
Меня виноделы Массандры как-то отловили в Крыму и пригласили к себе в гости, причем – действительно на экскурсию, а не на питие. Виноделы редко бывают азартными бражниками.
Мы бродили по знаменитым подвалам, трогали столетние и постарше бутылки, рассуждали о традициях, о пересадке лоз. Показывая мне коллекционные портвейны, один из научных работников сказал, что недавно к ним с отдыха приезжал Михаил Сергеевич Горбачев с супругой, осматривал погреба, расспрашивал. «А супруга его, – добавил массандровец, – вдруг возьми и ляпни: «Мы вот этого портвейна, Миша, не пробовали, возьми бутылочку».
«А что же Михаил Сергеевич?» – спросил я. «А ничего, – ответил винодел. – Покраснел немного, постоял, а потом буркнул, не оборачиваясь: «Помолчала бы!» Он ведь приехал посоветоваться, можно ли Массандру перевести с выпуска вин на переработку винограда в соки…»
В самом начале горбачевской перестройки, когда мы в России только еще разговорились о воскрешении в нас честности и порядочности, о правдивости и душевном очищении, я по приглашению нескольких токийских газет съездил в Японию. Интерес к нашим делам был огромен, с утра до вечера шли пресс-конференции, меня водили с приема на прием, и японцы в унисон со мной восхищались событиями, происходящими в бывшей стране злых большевиков. В общем, когда в последний день своего пребывания в Японии я после полудня возвращался в гостиницу через район недорогих магазинчиков с бытовой электроникой, то случайно вспомнил, что по-советски ничтожная сумма моих командировочных лежит нетронутая в бумажнике. Я попросил притормозить и вошел в первый попавшийся магазинчик. Все было очень дешево, и моих денег как раз хватило на покупку маленького телевизора. Ничего, подумал я, будет жене на кухне добавочное развлечение – не везти же ей иены в подарок. Я оплатил телевизор, погрузил его в багажник и возвратился в гостиницу. Там меня ожидала съемочная группа японских телевизионщиков. Быстренько выспросив у меня все, что им хотелось узнать, поговорив всласть о высокой морали, укореняющейся ныне в России, телевизионщики в конце вручили мне гонорар за выступление. Заканчивался последний день моего пребывания в Токио, и наконец-то у меня появились более-менее приличные деньги.