От первого лица

Ежу понятно, что, если бы российские чиновники и журналисты получали нормальные зарплаты, деньги из неучтенных конвертиков и те средства, что освободятся от незаконных спецдач со спецгаражами, спецквартирами и спецбольницами, помогли бы строить нечто похожее на законную жизнь. Но тот уровень безответственности и сознательного беззакония, что воцарился у нас, никогда не разрешит стране возвратиться на рельсы человеческой жизни. Чиновники – не самоубийцы, им легальная жизнь ни к чему.

Москвичи часто спрашивают у меня об элементарных вещах: «Есть ли в Америке автомобили с мигалками и сиренами?» – «Конечно же есть, – отвечаю я. – Полиция, пожарные, «скорая помощь». Но все они гудят и мигают только при выезде на задание. Если уже президенту очень приспичит, он может отправить с особенно почетным гостем автомобили эскорта и мотоциклистов. Но это случается пять раз в году, не чаще. Во всяком случае, когда в начале 1999 года в Москве трясли какого-то дельца по фамилии Лисовский, не уплатившего налоги, я с удивлением наблюдал, как тот подъезжал к своему заведению на «мерседесе» с синей мигалкой на крыше. И никто не мог объяснить мне, почему денежная шпана имеет право покупать в Москве такие мигалки. Один из признаков нашей неустроенности – это обилие неотвеченных вопросов, мутность критериев бытия.

Я несколько лет подряд с трудом привыкал к прозрачности американской жизни. Массовое понимание того факта, что ты сам, лично ты отвечаешь за свои поступки, в Америку внедрили основательно, давно и на всех уровнях, вплоть до президентского. Там, как в любой демократической стране, не надо адаптироваться заново после любого общественного поворота. Люди меняются, но остаются законы. В этом контексте особенно опасно российское не то чтобы полное беззаконие, но полузаконие, когда между государством и частью его чиновников существует обычный сговор.

Много десятилетий подряд российский человек, отстаивавший свои кодексы чести, рисковал всем. Рискует он и сегодня. Создаваемое в России рыночное, или какое там еще, общество разрешило огромной части граждан быть то ли вне закона, то ли над ним, а остальным не дает и вовсе никаких гарантий на достоинство и защиту. Когда-то молодой Андрей Миронов в фильме «Бриллиантовая рука» пел песню про остров невезения, «весь покрытый зеленью». Многие сегодня шутят, что это и есть наш диапазон бытия, где один «покрыт зеленью, абсолютно весь» (вы помните, что на сегодняшнем русском языке «зелень» – это доллары), а другие живут как «люди-дикари». Условно эти группы зовутся «новые русские» и «совки». Разъединенность общества выгодна нечистому на руку чиновничеству, продолжающему шустро устраивать свои дела. Перегрызание пуповины, связывающей с государством-диктатором, и создание государства-партнера – процесс очень непростой и долгий. Эмигранты в Америке расходуют не менее трех лет только на первую притирку; сколько уйдет у нас – никому не известно.

Адаптируясь, люди не хотят знать всей правды о своем положении. Это затрудняет любой шаг. Редактор большой московской газеты рассказал мне, как он с огромным трудом добыл адреса ненадежных московских построек, радиоактивных пустырей, где по чиновничьему соизволению возводятся многоэтажные жилые корпуса. Он написал об этом, а затем решил организовать в газете регулярную информацию о загазованности в столице (выхлопные газы в сегодняшней Москве – самый опасный экологический загрязнитель). И тут в редакцию потоком хлынули письма и звонки, объединенные одним желанием: «Не хотим мы ничего знать про это!» Усложненная адаптация заставляет людей отмахиваться от реальностей жизни. За последние годы редакторы периодики в России вдоволь наслушались о «чернухе», которой они-де злоупотребляют. Но дело не в самих печальных событиях, а в фоне, на котором они происходят. Сообщения о лавине в благополучной Швейцарии и на голодном Алтае воспринимаются по-разному. После кратковременного ликования, что можно, мол, писать про все, люди постепенно выяснили, что читать им хочется не про все. Читать про свою жизнь и одновременно наблюдать за ней людям утомительно.

В общем, адаптация – дело непростое. В Америке все пробуют ввести в понятные рамки, много рассуждают о биоритмах. Напомню о них и я.