От первого лица

Недавно, разбирая бумаги тех лет, когда приходилось заседать в советском политбюро, вспомнил, как в тогдашнем социалистическом лагере нарастала опасность военного переворота (армейская верхушка понимала, что демократические перемены неизбежны, и хотела предупредить их, захватив власть). И тогда же в глаза бросилась интересная, до сих пор еще не раскрученная нашими публицистами цепь событий.

2 декабря 1984 года от острой сердечной недостаточности скончался член политбюро ЦК СЕПГ, министр национальной обороны ГДР генерал армии Гофман.

15 декабря в результате сердечной недостаточности скоропостижно скончался член ЦК ВСРП, министр обороны Венгрии генерал армии Олах.

16 декабря от сердечной недостаточности скоропостижно скончался министр национальной обороны Чехословакии, член ЦК КПЧ, генерал армии Дзур.

20 декабря скончался член политбюро ЦК КПСС, министр обороны СССР маршал Устинов. Этакий декабрьский мор обрушился на министров обороны…

Яковлев улыбнулся и развел руками:

– Так что не переоценивайте чиновничьей неуязвимости. Я про это кое-что знаю, мог бы еще порассказывать.

Глава 31

Все жизни – и моя в том числе – плотно вписаны во времена и обстоятельства. В том числе – не только в мои лично; я постоянно продолжал или уродовал дело других людей. Профессиональную карьеру на родине я начинал врачуя, а завершал редакторствуя. В этой главе я попробую посводить некоторые концы с концами, слишком уж велики сюжетные разбросы моей жизни.

Итак, начну с «Огонька». Биография этого старейшего российского еженедельника весьма странна, как многое другое в моей стране. В дооктябрьской России он был любимым журналом для дома (название – от того самого призабытого семейного огонька, вокруг которого до изобретения телевизора по вечерам собиралась семья и люди нормально общались или читали вслух). Нам до того задурили головы рассказами о дореволюционных темноте и нищете, что многие забыли: в разрушенной большевистским путчем империи жили не одни только горьковские бомжи. Жили и те, кто чувствовал себя не хуже, чем сам пролетарский писатель Максим Горький, много читавший и путешествовавший не только в обществе воспетых им босяков.

Но случился октябрь семнадцатого, и пролетарская власть железной своей десницей закрыла все некоммунистические издания. «Огонек» был погашен. В 1922 году эта же власть, где к тому времени преобладали слегка отъевшиеся и самодовольные крестьянские физиономии чиновников нового разлива, декретом председателя правительства Алексея Рыкова ввела цензуру. Собственно говоря, цензура была все время, с момента петроградского путча, но теперь ее просто узаконили аж до конца столетия. Все по логике; на фиг было им неподконтрольное чтение у непонятного огонька? Керосин к тому же выдавался по карточкам (помните у поэта: «Душу я на керосин променял»?).

Затем был НЭП – новая экономическая политика, «выдавленная» кронштадтским и многими крестьянскими восстаниями у суровой власти. Несколько старых изданий возродилось, в том числе «Огонек». Журнал отныне редактировался Михаилом Кольцовым, придворным кремлевским журналистом, которого тем не менее в конце тридцатых годов посадили, а затем по сталинскому приказу и расстреляли. Таким же или иными способами редакторы в «Огоньке» время от времени сменялись, линию журнала контролировали при помощи партийных кнутов и пряников, но за журналом сохранялся статус главного советского еженедельника. Редакторов старательно фильтровали, при этом уровень журнала неуклонно снижался, падала его популярность. Последним – на тридцать с лишним лет – засел в «Огоньке» Анатолий Софронов, графоман и литературный убийца из наиболее заслуженных. Власть держала его для самых грязных заданий, и мало кто, полагаю, сочинил по ее поручениям столько доносов и помог уничтожению стольких добрых людей. Сдвинуть с места его было невозможно.

Причем Софронов, как немало людей его типа, бывал обаятелен за начальственными столами, прелестно выдавал казарменные шуточки, обращенные в тосты, – в общем, всегда знал, чем потрафить сильным людям пролетарского мировоззрения. Однажды я оказался в одно с ним время в Монголии на каких-то «днях культуры». Софронов прямо-таки потрясал не умудренных светскими условностями потомков Чингисхана анекдотами, от которых должны были бы краснеть и верблюды. Любимец партии, он игнорировал интеллигентское презрение, изначально глубоко презирая суетливых умников. У Софронова было две версии его биографии. Одна из них бытовала среди либералов и гласила, что отец Софронова служил при царе-батюшке городовым в Ростове, за что был убит революционерами. Другую версию распространял сам редактор «Огонька», и она в чем-то совпадала с этой, потому что, минуя подробности, он всегда сообщал, что осиротел в первые годы революции. Наверное, большевиков с тех пор замучила совесть, потому что они были милосердны к Софронову, опекая и оберегая его всячески. Он был депутатом, Героем Соцтруда и членом многих престижных комиссий.