От первого лица

На софроновской неуязвимости сломал свои доперестроечные зубы Александр Яковлев, подавший в 60-е годы по начальству проект постановления о снятии редактора «Огонька» с должности. Он тут же подвергся штыковой атаке всего черносотенного крыла русской словесности во главе с Михаилом Шолоховым. Яковлев не раз рассказывал мне, как его, битого и тертого, не раз поражала тогда бандитская организованность черносотенной орды, лавина телеграмм и писем в защиту «верного рыцаря партии» Анатолия Софронова, окрики, последовавшие по этому поводу от самого Суслова. Яковлев сочинил еще статью о псевдоисторической прозе и отбыл послом в Канаду, что не было самым плохим из вариантов. Затем Александр Николаевич из Канады вернулся, попал в команду к Горбачеву. К этому времени репутация «Огонька» стала совершенно неприличной и Софронова уже поругивали в открытую. Тираж «Огонька» рухнул до минимального, хоть было цековское указание всем баням, парикмахерским, воинским частям и сельским клубам журнал выписывать в обязательном порядке. Тогда же участились разговоры, что слишком уже часто и явно Софронов использовал служебное положение для проталкивания на сцену своих кошмарных комедий. (Интересно, что позже, изучая штатное расписание «Огонька», я действительно обнаружил там местечко для человека, занятого пристраиванием софроновских пьес.) Кроме того, редактор еженедельника женился пять раз и немало нагрешил по другим линиям. В общем, Яковлев собрался с силами и сдвинул Софронова с должности. В конечном счете причина была почти та же, что при аресте чикагского гангстера Аль Капоне: того взяли за неуплату налогов, а Софронова – за неуплату членских партийных взносов. Когда Яковлев уговаривал меня пойти в журнал, одним из основных аргументов было: «Должны же люди увидеть, для чего я избавлялся от этого мастодонта!»

А тем временем я исподволь начал совершенно не ожидавшуюся от меня борьбу за вывод журнала из-под контроля цековского агитпропа. Я уже рассказывал вам, как в конце концов все это получилось. Другое дело, что намного легче не стало, но с конца 1990 года «Огонек» перестал подчиняться указаниям всех партий, включая коммунистическую. Это была внутренняя борьба журнала, о которой мало кто из читателей знал.

К этому времени мы были защищены стеной читателей. Одних подписчиков стало больше четырех с половиной миллионов (когда я пришел в журнал, их, при всех партийных усилиях, было чуть больше двухсот тысяч). Люди на рассвете в субботу занимали очереди у газетных киосков, ожидая свежего номера. Миллионам людей (да и многим из нас, делавших журнал) чудилось, что настало (вот оно!) время, когда можно в легальной печати выражать свои взгляды на происходящее, защищать слабых. Случился очередной прилив общероссийских мечтаний, и мы с журналом очертя голову нырнули в него. При этом, как говорят актеры, надо было «держать морду», показывать, что уж кто-кто, а мы точно уверены в неизбежной победе! Но я куда больше других обонял в это время не только запах букетов, которыми нас искренне награждали; наличествовал и другой запашок – не очень приятный. И отпор я ощутил, сопротивление – сильное, злое, – я уже рассказывал вам об этом в начале книги, не хочу повторяться и перечислять хорошо известные вам события. Бывало невыносимо трудно еще и потому, что больше всего друзей у меня бывало в дни триумфов; когда же таскали на проработки в ЦК – телефон, бывало, не звонил целыми днями. Это теперь время от времени появляются желающие лечь на уже заглохшую амбразуру, объявить, что это они, только они делали замечательный журнал «Огонек», а я лишь внимал их советам. Боже мой, говорю этим орлам я, – где же вы были, когда меня волокли на очередные судилища? Почему никто из вас не вскочил и не сказал: «Это я, а не он! Отпустите Коротича, журнал – дело не его, а моих рук и вдохновения!» На самом же деле журнал делался усилиями многих талантливых и добрых людей, но шишки получал я. Ничего, сейчас все раны зажили и стало куда виднее…