От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах)

Очевидно, Дикий-Барин употребил свой нрав и природное благородство на защиту безгласного крепостного крестьянства. Но его порыв был сломлен силой еще более дикой, настолько дикой, что Дикий-Барин вынужден был бежать из родного уезда. Он бежал не от закона. Он бежал от без­законной, но от этого еще более ужасной мести помещичьего стоглавого чудища.

Тургенев пишет про Дикого-Барина: «Он не походил ни на дворового, ни на мещани­на, ни на обеднявшего подъячего в отстав­ке, ни на мелкопоместного разорившегося дворянина — псаря и драчуна: он был уж точно сам по себе». Характеристика «сам по себе» для николаевского времени стран­ная, но Тургеневу лучше знать. Тем более он поясняет дальше: «Поговаривали, что происходил он от однодворцев».

Однодворцы — особая социальная группа на Руси, не крепостные и не помещики. Они, как дворяне, владели «двором», усадь­бой, землей, но, как крепостные, платили подати. Они могли на манер помещиков держать подневольных «работников» и в то же время терпели всяческие унижения от настоящих дворян. «За дворянами нашему брату не приходится тянуться,— объяснял Тургеневу однодворец Овсяников.— Точно: и из нашего сословия иной, пьющий и не­способный, бывало, присоседится к госпо­дам... да что за радость! Только себя сра­мит. Дадут ему лошадь дрянную, спотыкли­вую; то и дело шапку с него наземь бро­сают; арапником, будто по лошади, по нем задевают; а он все смейся да других смеши».

Представителям этого сословия своеволие рабовладельцев было особенно обидно и чувствительно. Ведь они же не крепостное «быдло» — они сами свободные земледельцы и защитники царских границ, сами без пяти минут баре.

Примерно треть рассказа «Однодворец Овсяников» посвящена Мите, племяннику однодворца. Этот двадцативосьмилетний Митя находится в постоянной войне с поме­щиками и с чиновничьими крючкотворами, призванными для защиты помещичьих ин­тересов. Митя уверен, что человек должен жить по справедливости и обязан помогать ближнему. Он помогает крестьянам действо­вать против помещиков «по закону». Напрасно многоопытный дядя предупреж­дает его: «Только вперед смотри, а то, ей-богу, Митя, несдобровать тебе,— ей-богу, пропадешь»,— напрасно помещик грозит: «Я, говорит, этому Митьке задние лопатки из вертлюгов повыдергаю, а не то и совсем голову с плеч снесу...» — ничего не помо­гает. «Мне нечего стыдиться,— твердит Митя. — Я прав». «...С бедных я не беру и душой не кривлю».

Представьте себе, что в жизни Мити произошел какой-то взрыв и сила бесчин­ного помещичьего деспотизма сокрушила его и придавила навеки, да так, что он, по­забыв про законы и справедливость, бросил все, сбежал в чужой уезд и, превратившись в Дикого-Барина, теперь только погляды­вает, «как бык из-под ярма», да слушает, как поют «Не одна во поле дороженька пролегала...».

А дальше в этой песне сказано:

Что не травушка, не муравушка

Мой двор уростает,

Горьким лопушничком

Мой двор устилает!

Слов этих Тургенев в рассказе не приво­дит — песня была так же известна, как сей­час «Летят утки»,— но глубокое потрясение Дикого-Барина надо объяснять не только исполнением песни, но и тем, о чем в ней сказано.

О своеволии бар, беспощадно расправляв­шихся с отступниками от обычаев рабовла­дения, можно судить по судьбе Дикого-Барина.

Как же в этих условиях писал свои рас­сказы Тургенев? Как он не опасался, изо­бражая помещиков-землевладельцев — «пер­вое сословие Империи»,— доходить до той опасной грани, когда скрытый намек прев­ращается в открытую, злую иронию? Действительно, не явное ли издевательство: трус­ливый подлец отставной гвардейский офи­цер Пеночкин рекомендуется «строгим, но справедливым»; прощелыга отставной гене­рал Хвалынский — «очень добрый»; поме­щик Стегунов, истязатель-садист,— «пре­добрый».

Ведь после выхода «Мертвых душ» не прошло и пяти лет и была свежа память о том, как Толстой-Американец под одобри­тельный вой разозленных до последней сте­пени дворян назвал Гоголя врагом России и предлагал заковать его в кандалы и от­править в Сибирь...

В годы писания «Записок» обстановка еще более накалилась. Ходили смутные и оттого еще более страшные слухи о работе секрет­ных комитетов, сочиняющих проекты осво­бождения крестьян. Баре не могли предста­вить, как это может быть, что «крестьяне будут купаться в прудах помещиков, у кото­рых могут быть дочери-невесты». «Прогрес­систа» Самарина довели до того, что он ку­пил револьвер и не выходил из дома без телохранителей. Потеряв головы, помещики обзывали членов комитетов «грабителями и социалистами», дерзили самому царю.

Отступник Тургенев не только, как те­перь говорят, льет воду не на ту мельницу, не только изображает своего же брата-барина по-гоголевски — уродом, но осмеливается на то, чего не позволял себе даже Гоголь: с любовью выписывает обыкновенного тем­ного мужика, сопоставляет его с барином, да так, что нельзя не сообразить, что ба­рин — бездельник, дурак и подлец, а много­страдальный мужик — умница.