От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах)

Ни Алеше, ни Бунину не дано понять, в каком направлении движется история. Но то, что ход истории зависит от человека и движение мира не абсурдный круговорот, а стремление к совершенству, — это они ощущали очень хорошо.

Бунин открывает перед нами радостные, прекрасные картины движущегося мира: «Прекрасна — и особенно в эту зиму — бы­ла Батуринская усадьба», «Прекрасны были и те новые чувства, с которыми я провел мою первую зиму в этом доме», «И прекрас­на была моя первая влюбленность...», «А по­том пришла весна, самая необыкновенная во всей моей жизни». И дымка грусти веет над страницами книга не оттого, что часто Алешу постигают разлуки и разочарования, а от сознания, что всему суждено кончить­ся — даже разлукам и расставаниям.

Загадочность бытия не обескураживает Бунина. Отчаявшийся абсурдист отмахи­вается от любых позитивных решений, изоб­ражая жизнь бессмысленным вздором. Бунин возражает:

«Может быть, и впрямь все вздор, но ведь этот вздор моя жизнь, и зачем же я чувствую ее данной вовсе не вздора?..» Загадочность мира, так же как и пение птиц и запах мокрых трав, необходима, чтобы ощущать прелесть существования. Она не гнетет, она зовет человека к размышлению, к деятельности, к творчеству.

Вчитываясь в двойные эпитеты, которыми определяется «бессмысленно-радостный», «обманчиво-возвышенный» мир, невозмож­но отделаться от чувства, что маленький Алеша смутно угадывал диалектическое двуединство бытия. Когда читаешь: «...во всем была смерть, смерть, смешанная с веч­ной, милой и бесцельной жизнью!» — так и кажется, что Алеша предчувствовал фра­зу, начертанную Нильсом Бором в книге по­четных посетителей в Дубне: «Противопо­ложности не противоречивы, а дополни­тельны».

Работая над «Жизнью Арсеньева», одо­левая смерть словом, творчеством, Бунин пришел к такому заключению: «...как ни грустно в этом непонятном мире, он все же прекрасен...»

И когда любимая упрекнула его за слиш­ком частое употребление слова «восхище­ние», он возразил убежденно: «Жизнь и должна быть восхищением!»

СТАТЬЯ ЧЕТВЕРТАЯ

А. КОНАН ДОЙЛ. РАССКАЗЫ О ШЕРЛОКЕ ХОЛМСЕ

Для разбора сочинений, записанных от второстепенного действующего лица, весьма удобны рассказы Конан Дой­ла о Шерлоке Холмсе, но я долго колебал­ся, прежде чем остановить на них свой вы­бор. И вовсе не оттого, что в моих статьях среди русских литераторов внезапно по­явился иностранец. Писатели всегда нахо­дили и будут находить много полез­ного и поучительного в литературе других народов.

Дело в том, что, обращаясь к рассказам о Шерлоке Холмсе, приходится погружать­ся в область, которая многим кажется не­серьезной,— в область детективной литера­туры.

Не так давно для такой литературы при­думан несколько пренебрежительный тер­мин «паралитература». Во Франции уже вы­шла книга названная «Entretiens sur la paralitterature» («Беседы о паралитерату­ре»). В список классиков паралитературы внесены Э. Сю, А. Дюма, Э. Габорио, Ж. Сименон и многие другие (Конан Дойла по­чему-то в этом списке нет). Видимо, пара­литература относится к литературе пример­но так же, как парапсихология к классиче­ской психологии,— как нечто сомнительное, противостоящее истинной беллетристике.

Некоторые писатели, работавшие в жан­ре приключений и детектива, склонны раз­делять такой взгляд. Марсель Аллен (ав­тор «Фантомаса») заявил грустно: «В конце концов, мы только забавники».

Если к рассказам о Шерлоке Холмсе при­менять те же мерки, какие применялись, например, к «Запискам охотника», многие авторы, в том числе и авторы детективов, пожалуй, удивятся. Ведь не так давно наши «детективщики» рассуждали за круглым столом:

...Термин «детективная литература», как известно, придуман на Западе... Почему же мы должны нести тяжкий крест, называе­мый детективной литературой? Как было бы хорошо совсем изъять этот термин из нашего обихода!

...По своим художественным достоинст­вам детектив никогда не поднимется до уровня Достоевского, да ему это и не нуж­но...

...По моему убеждению, жанра детекти­ва как такового вообще нет... Само это слово настолько опорочено, что хотелось бы его запретить... [8]

Между тем когда «Огонек» в качестве приложения объявил восьмитомник Артура Конан Дойла, тираж этого издания составил 626 тысяч экземпляров.

И как бы ни относиться к детективному жанру, как бы его ни именовать, факт оста­ется фактом: львиную долю подписчиков составили почитатели Шерлока Холмса.

Сочиняя первую повесть о Шерлоке Хол­мсе, молодой врач не имел честолюбивых замыслов. Ему были нужны деньги. И по­весть он назвал «Этюд в багровых тонах» (1887). С такой же унылой оригинальностью именовали свои сочинения и О. Уайльд и Джером К. Джером, а художник Уистлер — свои картины.

Но прошло время, и Конан Дойл стал пленником своего героя. В юмористиче­ском журнале «Punch» появилась карикату­ра, изображавшая «добродушного гиганта» Конан Дойла, закованного в ножные канда­лы, цепи которых крепко держит Шерлок Холмс.