От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах)

Тебе служить, когда в твоей груди

Уже давно все пусто, все сгорело...—

но желанного облегчения нет, и в полуоб­морочной прострации на глазах возмущен­ного друга Холмс впрыскивает себе кокаин или морфий.

Как всякий полноценный художественный образ, и образ Холмса содержит проблемы, не ограниченные рамками определенной эпохи. В одной из статей об интеллигенции А. Блок спрашивал: «Отчего нас посещают все чаще два чувства: самозабвение востор­га и самозабвение тоски, отчаянья, безраз­личия?» — и, словно не надеясь на отклик души живой, отвечает сам: «Не оттого ли, что вокруг уже господствует тьма?»

Эти строки писались в ноябре 1908 года, когда на Россию надвинулась реакция, и Блок чутко ощущал то самое «тяготение к установлению над людьми господства по­средственности», которое Стюарт Милль по­лувеком раньше пророчил своим соотечест­венникам.

Ценность типического образа не исчер­пывается и уяснением облеченной в его персону художественной идеи. Неожидан­ный характер, повадки и причуды героя да­ют представление и о социальном тонусе среды, из которой он извлечен, даже если среда чужда и враждебна его натуре.

Каким бы самонадеянным ни выглядел лишенный социальной ориентации Холмс, какой бы сильной ни была его воля,— в при­зрачной независимости его от общества та­ится страшная опасность. Эта опасность — неуправляемость разума. В любой момент созидающий разум может обернуться свое­вольным капризником, эгоистом, работаю­щим на себя. Рано или поздно такой не управляемый высшей идеей, ублажающий себя разум занесет насмешливого скептика в пустыри декаданса, мистицизма, нигилиз­ма, пессимизма, в поиски старых или новых богов. Жизнь постоянно напоминает нам об этой опасности (А. Конан Дойла, например, занесло в спиритизм).

Создавая Холмса, Конан Дойл стремился изобразить необыкновенный интеллект, спо­собный победить всяческое злодейство, изо­бразить интеллект в действии. Справиться с этой труднейшей задачей помог ему бла­гонамеренный доктор Уотсон.

На большее Конан Дойл не претендо­вал. Но счастливо найденный характер Холмса удивительно удачно вписался в ок­ружающую его и противостоящую ему сре­ду. И поэтому независимо от намерений ав­тора сквозь образ Холмса отчетливо про­ступает туманная, благодушная, буржуазная Англия времен «старушки Викки», просту­пает унылая атмосфера того времени, когда тучнеющий фазан был символом сыто за­дремавшего Альбиона.

СТАТЬЯ ПЯТАЯ

Ф. ДОСТОЕВСКИЙ. «БЕСЫ»

1

Обыкновенно литераторы поручают выражать свои заветные думы пер­сонажам положительным.

Достоевский принадлежал к иной кате­гории писателей. Он не колеблясь одарял мыслями, которые разделял, и героев по­ложительных и весьма отрицательных.

Это происходило, между прочим, и отто­го, что ни один свой вывод этот мудрый человек в глубине души не считал оконча­тельным.

— О, как мучила его эта книга! — вос­клицал повествователь «Бесов» по поводу Степана Трофимовича, разумея под книгой роман Н. Чернышевского «Что делать?».

Восклицание это можно полностью отне­сти и к Достоевскому. Вопросы, поднятые Н. Чернышевским, мучили его до самой смерти.

Первый бой идеям романа Достоевский дал меньше чем через год после его появле­ния — в повести «Записки из подполья».

Л. Гроссман заметил, что «Записки из подполья» представляют собой разверну­тый конспект «Преступления и наказания». Это верно. Так что не будь романа Н. Чер­нышевского, не было бы, может быть, ни «Записок из подполья», ни «Преступления и наказания».

Следы чтения романа «Что делать?», чте­ния с пристрастием, с негодованием, во всех произведениях Достоевского весьма явственны. В «Преступлении и наказании» выведен, между прочим, некий Лебезятников. Сам того не ведая, он глуповато паро­дировал Н. Чернышевского, произносил пышные фразы вроде: «Друг мой, до сих пор я только любил тебя, теперь же я тебя уважаю», расписывал Соне прелести граж­данского брака, жизни втроем, объяснял, почему мужчина оскорбляет женщину, це­луя ей руку, и сразу вслед за этим склонял Соню к сожительству.

Некоторые наши исследователи сердят­ся, что Лебезятников осмеивал высокие идеалы революционных демократов. Но, изображая лебезятниковых, Достоевский осмеивал не идеалы, а пошляков, падких на моду и марающих по своему скудоумию все, чего ни касаются.

Главный аргумент в споре с идеями де­мократов в «Преступлении и наказании»— судьба Раскольникова. Трагедия Раскольни­кова должна была подтвердить девиз До­стоевского: «Чтоб умно поступать — од­ного ума мало».

2

Повесть «Записки из подполья» почти не заметили. В статьях по поводу «Преступле­ния и наказания» утверждали, что Досто­евский скатывается в лагерь реакции. «Он не говорит прямо, что либеральные идеи и естественные науки ведут молодых людей к убийству, а молодых девиц к проститу­ции, а так, косвенным образом, дает это почувствовать...» («Неделя», 1866).