От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным

Ну думаю, сейчас я тебя огорчу: «Вы знаете, я работал по линии разведки». Он спокойно: «За границей работали?» Я: «Работал. В Германии». Он: «В Восточной или Западной?» — «В Восточной». Он: «Все приличные люди начинали в разведке. Я тоже». Я не знал, что Киссинджер работал в разведке. А то, что он сказал потом, было для меня неожиданно и очень интересно. Он сказал: «Вы знаете, меня сейчас очень критикуют за мою позицию в то время в отношении СССР. Я считал, что Советский Союз не должен так быстро уходить из Восточной Европы. Мы очень быстро меняем баланс в мире, и это может привести к нежелательным последствиям. И мне сейчас это ставят в вину. Говорят: вот ушел же Советский Союз, и все нормально, а вы считали, что это невозможно. А я действительно считал, что это невозможно».

Потом он подумал и добавил: «Честно говоря, я до сих пор не понимаю, зачем Горбачев это сделал».

Я совершенно не ожидал услышать от него такое. Ему сказал и сейчас говорю:

Киссинджер был прав. Мы избежали бы очень многих проблем, если бы не было такого скоропалительного бегства.

Демократ «Разведчики бывшими не бывают»

— Вы не думали о том, что и КГБ исчерпал себя?

— Почему я позднее отказался от работы в центральном аппарате, в Москве? Мне же предлагали. Я уже понимал, что будущего у этой системы нет. У страны нет будущего. А сидеть внутри системы и ждать ее распада… Это очень тяжело.

СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:

Помню, с какой болью и негодованием Володя говорил о том, как наши сдали всю разведку в Германии. Он говорил: «Так вообще нельзя делать! Как же можно?

Понимаю, что я могу ошибаться, но как могут ошибаться те, о ком мы думаем как о высочайших профессионалах?» Он был очень разочарован. Я ему сказал: «Знаешь, Володя, ты мне не вкручивай!». Он: «Я уйду из КГБ!» А я ему: «Разведчики бывшими не бывают!»

Володя искренне говорил, и я, в принципе, ему верил. Хотя как можно отказаться от тех знаний, от той информации, которая в тебе сидит? Естественно, ты можешь не работать в этой организации, но взгляд и образ мыслей остаются.

То, что мы делали, оказалось никому не нужным. Что толку было писать, вербовать, добывать информацию? В центре никто ничего не читал. Разве мы не предупреждали о том, что может произойти, не рекомендовали, как действовать? Никакой реакции.

Кому же нравится работать на корзину, вхолостую? Тратить годы своей жизни. На что? Просто получать зарплату?

Вот, например, мои друзья, которые работали по линии научно-технической разведки, добыли за несколько миллионов долларов информацию о важном научном открытии. Самостоятельная разработка подобного проекта обошлась бы нашей стране в миллиарды долларов. Мои друзья его добыли, направили в Центр. Там посмотрели и сказали: «Великолепно. Суперинформация. Спасибо. Всех вас целуем. Представим к наградам». А реализовать не смогли, даже не попытались. Технологический уровень промышленности не позволил.

Короче, когда в январе 1990 года мы вернулись из Германии, я еще оставался в органах, но потихоньку начал думать о запасном аэродроме. У меня было двое детей, и я не мог все бросить и пойти неизвестно куда. Чем заниматься?

СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:

Когда Володя вернулся из Германии, он мне сказал: «Мне предлагают в Москву ехать или идти в Питере на повышение». Мы стали рассуждать, что лучше, и я говорю: «В Москве-то начальники все, там нормальных людей нет у одного в министерстве дядя, у другого — брат, у третьего — сват. А у тебя там никого нет, как же ты там будешь?» Он подумал и ответил: «Все-таки Москва… Там перспективы».

Но я видел: он явно склонялся остаться в Петербурге.

«Ну и… с ним!»

Я с удовольствием пошел «под крышу» Ленинградского государственного университета в расчете написать кандидатскую, посмотреть, как там и что, и, может быть, остаться работать в ЛГУ. Так в 90-м я стал помощником ректора университета по международным связям. Как у нас говорили, работал в действующем резерве.

ЛЮДМИЛА ПУТИНА:

Перестройку и все то, что происходило в 1986–1988 годах, мы в Германии наблюдали только по телевизору. Поэтому о том воодушевлении, о том подъеме, который был у людей в те годы, я знаю только по рассказам. Для нас это все осталось за кадром.

Когда мы вернулись домой, я даже как-то не заметила перемен: те же дикие очереди, карточки, талоны, пустые прилавки. Мне первое время после возвращения было даже страшно по магазинам ходить. Я не могла, как некоторые, искать, где подешевле, выстаивать очереди. Просто заскакивала в ближайший магазин, покупала самое необходимое — и домой. Впечатления были ужасные.

К тому же никаких особых денежных накоплений за годы работы в Германии у нас не было. Все деньги «съела» покупка автомобиля. Правда, наши соседи-немцы отдали нам свою старую стиральную машину, 20-летней давности. Мы привезли ее с собой, и она еще лет пять нам служила.