От первого лица

Возвращаюсь к самым неожиданным темам — а почему? Мне всегда бывает боязно, что в хорошо выстроенное дело вмешается дурак и все испортит. Сколько сил я израсходовал на дураков, на преодоление агрессивной и настойчивой чужой тупости; этот опыт живет во мне опасением, что вот выскочит сейчас дурень и все перепортит. Но, видимо, в хорошую организацию дела входят и гарантии того, чтобы дурак не выскакивал. И — чтобы провокатор не подавал голоса; и — чтобы никаких жлобских неожиданностей. Вы уж простите за терминологию, но мы когда-то на улице лучше классифицировали отрицательных героев, чем теперь иные знатоки человеческих душ. По-моему, деликатность хороша до какого-то предела; дальше она становится слабохарактерностью, бесхребетностью, но никоим образом не той самой деликатностью, которая отличает интеллигентов. Деликатнейший Лермонтов дрался на дуэли; деликатнейший Эйнштейн покинул родину; деликатнейший Станиславский топал ногами на провокаторов. Когда Кнут Гамсун пошел на сотрудничество с фашистами — это стало не его деликатностью, а позором — до конца жизни и даже после смерти…

Нет, интеллигентство — штука сложная; с мягкотелостью оно не имеет ничего общего — тем более в наше время. На стадионе «Санкт-Паули» в Гамбурге интеллигентами были все, потому что всех объединила способность к активному и ответственному мышлению. И все были рабочими, потому что объединило всех желание трудиться для общей победы.

Во всем представлении и в подготовке к нему четко ощущалось, что это не забава, а серьезное дело. Наши публицисты любят писать, что война — это тяжелый труд; должно быть, это правильно, но борьба за мир — тоже труд и тоже тяжелый. Более того, борьба за мир в той же ФРГ вросла в круг забот людей, ответственно относящихся к жизни, сражающихся за право на труд, право на жилье, на медицинскую помощь. Право на жизнь — а борьба за мир устремлена именно к этому — одно из главнейших человеческих прав, которые — увы — предстоит еще завоевывать. (В последний день на рассвете забастовал Гамбургский порт; забастовщики прислали на память ассоциации «Артисты за ядерное разоружение» свой плакат с автографами руководителей стачки и получили плакат с автографами эстрадных звезд. Как раз тот случай, когда «кончается искусство и дышат почва и судьба»…)

На стадионе «Санкт-Паули» все оносились друг к другу очень серьезно и понимали, что борьба за мир — одно из достойнейших занятий на свете. Гудела, вслушиваясь в слова, затихала и вскрикивала аудитория, в которой каждый понимал, в чем именно его роль. Если бы в свое время такое единство противостояло здесь Гитлеру, он бы, наверное, не пришел к власти; с расстояния времени многое становится соизмеримым.

Вперемежку с концертными номерами звучали речи — минуты по три-четыре каждая; зачитывали приветственные телеграммы, говорили о единстве времени и о том, что продолжатели находятся сегодня не только у великого дела германских антифашистов — сегодня надо останавливать и гитлеровских последышей; сегодня мы в большей силе, — если будем вместе, то сможем все. Это подымало, точно внезапно осознанная истина; нет, не внезапно осознанная — просто истина, утвердившаяся в тебе. Гизела Май, актриса из ГДР, пела зонги на стихи Бертольта Брехта; атмосфера единства добрых людей и добрых надежд была поразительна — такие встречи делают людей откровенными.

Чему я радуюсь? Тому, что встретился с такой Германией. Повторяю: мне хорошо ведомо, что есть здесь и неофашисты, и шпрингеровская пресса, и немало еще всякой дряни, включая бывших землячков, вчера еще исповедовавших гитлеризм в прикарпатских бандеровских норах или во власовском воинстве. Я нахожусь здесь, переполненный своим прошлым, и не могу забыть о нем; мне очень хочется верить, что я вижу, как прорастает будущее; я верю ему во всей его сложности — мне ведь упрощенные и неискренние немцы ни к чему; наверное, они и себе не нужны такие. Вот зта Германия в октябре вышла на демонстрации такого масштаба, который неведом еще этой стране, навидавшейся всяких митингов за горькие свои и за славные свои годы. Мы все здесь участники и свидетели, а я еще и писатель, записываю все прямо на стадионе. Художественная энергия документа в данном случае и огромная сила, и огромный риск; еще раз я сюда возвращусь, передумывая и перечитывая эти записи дома.

Итак: вокруг меня двадцать тысяч шумных зрителей; зрители в основном юны и не могут усидеть на месте. Со всех сторон вспыхивают бенгальские огни и какие-то дождеупорные свечи. Я снова подумал на уже кольнувшую меня тему. По всем статистическим правилам, на двадцать тысяч человек должен оказаться хоть один дурак, и вот этот дурак швырнет сейчас свой искрящийся огонь в тесно спрессованную толпу. Ан нет, видимо, здешние дураки выражают свои эмоции как-то иначе…