ОТ ПЕТРА I ДО КАТАСТРОФЫ 1917

«Из новоучрежденных мастерских союза Великой ложи «Астреи» особого внимания заслуживает ложа «Овидий» в Кишиневе. Именно здесь 4 мая 1821 года и состоялось посвящение великого поэта в степень ученика», — отметил в своём исследовании В. Брачев.

«Живя на юге, — отмечает в своём исследовании Б. Башилов, — Пуш­кин встречается со многими масонами и видными участниками масоно- дворянского заговора декабристов: Раевским, Пестелем, С. Волконским и другими, с англичанином-атеистом Гетчисоном. Живя на юге, он переписывается с масоном Рылеевым и Бестужевым». Но Пушкин при этом усердно занимался самообразованием — много читал иностранных авторов и российских, в том числе книги по истории Карамзина.

Пушкин из Кишинева переехал на Кавказ, потом на Черное море в Одессу, а затем попался на крамольной переписке, и в 1824 году власти ему приказали жить в его селе Михайловском в Псковской губернии, где жизнь в одиночестве и в думах очень пошла ему на пользу. Видно было, что в год восстания декабристов Пушкин думал об истоках этого революционного движения — о лицейских учителях:

.Куницыну дар сердца и вина!

Он создал нас, он воспитал наш пламень,

Поставлен им краеугольный камень.

Старые друзья — «братья по разуму», и в далекое Михайловское к нему приезжали. Но с Пушкиным происходили «странные» переме­ны, его взгляды стали кардинально меняться. Когда его посетил зимой 1825 года масон-декабрист Пущин, то отметил, что А. Пушкин сильно изменился, улетучилась его легковесность и легкомыслие, и он стал «серьёзнее, проще и рассудительнее».

Пушкин внимательно отнесся к русскому языку, его ценности, и по достоинству оценил заслуги выдающегося славянофила А.С. Шишкова: «Сей старец дорог нам: он блещет средь народа...».

Что-то произошло в сознании взрослеющего и самостоятельно ду­мающего Александра Пушкина, он увлекся историей России, с большим интересом прочитал все тома «Истории.» Карамзина. «Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная», — писал А. Пушкин. Пушкин отметил неприятную, глупую критику этого науч­ного труда Карамзина его единомышленниками — декабристами.

«Молодые якобинцы негодовали; несколько отдельных размышле­ний в пользу самодержавия, красноречиво опровергнутые верным рас­сказом событий, — казались им верхом варварства и унижения», — писал разочарованный декабристами Пушкин, который своим мировоззрением всё дальше от них отдалялся:

Не дорого ценю я громкие слова, От коих не одна кружится голова. И мало горя мне, свободно ли печать («Из Пиндемонти»).

Вероятно, А. Пушкин пришел к выводу, который позже озвучил Н. Бердяев в «Царстве духа.»: «Либералы обыкновенно понимают свободу как право, а не обязанность, и свобода для них означает лёгкость и отсутствие стеснений, тогда как свобода (и это соответствует русскому пониманию свободы) — не право, а долг (ответственность).». Пушкин философски переосмысливал действительность, кардинально менял свои взгляды и уже писал:

Вздохнув, оставил я другие заблужденья, Врагов моих предал проклятию забвенья, И сети разорвал, где бился я в плену, Для сердца новую вкушая тишину.

Далеко от столицы и других городов, в деревенской тишине пытли­вый ум Александра Пушкина, наедине с самим собой и с Миром не мог не задуматься над глобальными всеобщими законами Мироздания и, выйдя ночью к звездам, всматриваясь им в глаза, вполне мог прийти к правильным выводам, как В. Смоленский:

Взгляни на звёзды! Ни одна звезда С другой звездою равенства не знает. Одна сияет, как осколок льда, Другая углем огненным пылает. И каждая свой излучает свет, Таинственный, зловещий или ясный. Имеет каждая свой смысл и цвет И каждая по-своему прекрасна. Но человек в безумии рожден Он редко взоры к небу поднимает, О равенстве людей хлопочет он И равенство убийством утверждает.

Над этим мудрым философским стихотворением рекомендую глу­боко задуматься всем, кто думает вступать в масонские организации или в них находиться, ибо противоречить законам Мира — это идти против Бога, это богоборчество, а кто с Богом пытается горделиво бороться?..

Пушкин открестился от декабристов и их критиковал. В письме своему доверенному Жуковскому 7 марта 1826 года объяснял: «Бунт и революция мне никогда не нравились, но я был в связи почти со всеми, и в перепис­ке со многими заговорщиками. Все возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все похабные ходят под именем Баркова».

Соответственно изменилось отношение Пушкина и к императору, который достойно повел себя во время мятежа:

Нет, я не льстец, когда царю Хвалу свободную слагаю: Я смело чувства выражаю, Языком сердца говорю. Его я просто полюбил.