От победы к миру. Русская дипломатия после Наполеона

В мастерски проведенном исследовании того, как возник современный мир, А. К. Бэйли описывает мировой кризис 1780–1820 годов, который возник в «растущем дисбалансе между предполагаемыми военными потребностями государств и их финансовыми возможностями». Еще более значимым, чем материальный кризис, по мнению Бейли, был лежавший в основе социальный кризис, вызванный экономическим конфликтом и оппозиционной культурой, которая «сделала людей более скептически настроенными и враждебными к установившейся власти». Как Американская, так и Французская революции обратили внимание на мощь народного восстания и признание войны в качестве современного инструмента прогресса. Империя Наполеона также оправдывала военные завоевания под прикрытием прогрессивных реформ. Если учитывать эти события, миротворцы 1814–1818 годов и европейские правительства, созданные, восстановленные или просто сохраненные после поражения Наполеона, будут казаться не столько предвестниками реставрации или оздоровления, сколько представителями «умиротворяющего дискурса закона, религии или политики», который выражал надежду на просвещенное реформирование и мирное развитие [Bayly 2004: 101–102][266]. Подобно реформаторски настроенным лидерам в других странах, император Александр I и его дипломатические агенты видели в Парижских, Венских и Аахенских соглашениях политические рамки и правовые основы мирного порядка в Европе. В Акте от 14 (26) сентября 1815 года (Акт Священного союза), который последние российские исследования описывают как форму христианского космополитизма, также определялись средства прекращения войны и объединения народов Европы независимо от их национальной и религиозной принадлежностей [Майофис 2008: 26–27, 414–415][267]. Стремление европейских государств к миру и правопорядку было самым искренним.

Но мир и правопорядок можно понимать по-разному. Вновь и вновь, несмотря на интенсивную дипломатию и напряженное участие в конференциях, процесс миротворчества поднимал вопросы о способности правовых принципов и договорных обязательств ограничивать то, что Лев Толстой назвал в части второй эпилога романа «Война и мир» «движением народов» или «силой», которая «движет народами» [Толстой 2022]. С точки зрения русской дипломатии «движение народов» в испанской Америке, Испании, Неаполе, Португалии и Пьемонте угрожало миру в Европе и выявляло трещины во Всеобщем союзе. В 1821–1822 годах первые ростки греческого движения за независимость и страх русско-турецкой войны еще больше подчеркнули хрупкость союзнического единства, а также оппозиционный потенциал в российском обществе. Со времен греческих восстаний и вплоть до середины правления Николая I русские монархи и их союзники раз за разом выбирали мир через компромисс и избежание конфронтации. Больше революции миротворцы боялись войны, и, по их опыту, войну можно было предотвратить только путем сохранения европейского союза. В течение нескольких десятилетий это общее предположение подталкивало великие державы действовать «в концерте» ради сдерживания военных амбиций на континенте. В то же время ситуации на местах, в отношениях между народами и их передвижениями, все чаще свидетельствовали о том, что принятые рамки мира и порядка не могли сдерживать более широкую глобальную динамику, угрожавшую европейским реалиям и взаимоотношениям. Европейский порядок зависел не только от развития событий в Европе, где потребовалось бы больше, чем приверженность великих держав делу сохранения мира и предпринимаемые для этого шаги.

Организация союза в Лайбахе (1821)

Когда 30 декабря 1820 года (11 января 1821 года) союзники возобновили переговоры в Лайбахе, они уже согласились на вмешательство в Королевство Обеих Сицилий. 4 февраля австрийская армия из 35 000 человек пересекла реку По и вошла в Италию. 13 февраля правительство в Неаполе объявило войну, а сын короля Фердинанда I Франческо заявил о верности конституции[268]. 23 марта австрийские войска оккупировали Неаполь, и к лету стало ясно, что их присутствие не приведет к затяжному военному конфликту. Неаполитанские революционеры не смогли организовать единое сопротивление, и массового народного восстания в защиту конституции не возникло; следовательно, восстановление короля на престоле не требовало суровых или кровавых мер[269]. 24 июня 1821 года министр иностранных дел Австрии Меттерних мог написать российскому министру иностранных дел Нессельроде, что работа трех монархов (Александра I, Франца I и Фридриха-Вильгельма III) дала реальные и положительные результаты. Кроме того, правительства Британии и Франции не высказали дополнительных возражений против действий союзников. Франция оставалась рассадником революционной заразы, но Меттерних считал, что на данный момент Италия была умиротворена[270].