От «Понедельника…» до «Обитаемого острова»

Но вот автомобили помчались стремительнее, люди побежали быстрее, из кафе стали выскакивать, как из пушки. Людской поток начал редеть, и вдруг стало пусто. Автомобили замерли на стоянках, вертолеты застыли на крышах, а по тротуарам двинулись механические дворники, подбирая бесчисленные окурки и конфетные бумажки. Мокрые и обессиленные бармены и официантки вышли подышать на пороги своих заведений. По улицам пошли ярко размалеванные приземистые платформы бюро обслуживания.

И после работы:

Я был на пути домой, когда улицы снова наполнились людьми и машинами. Снова над перекрестками повисли вертолеты-регулировщики, и потные полицейские разгоняли поминутно возникающие пробки. Но толпа теперь была совсем другой. Не видно было больше хмурых, брюзгливых лиц. У меня было такое впечатление, словно все они хорошенько отоспались на работе и теперь воспряли для очередных радостей жизни. Они были полны почти высокого вдохновения и предвкушения. Они опять валили сплошным потоком, беспощадно толкались и тискали друг друга, но весело, с шутками, с дикарской восторженностью. Казалось, с души города свалился какой-то тяжкий груз, нудная осточертевшая забота, и вот пришло наконец время заняться самым главным, самым интересным делом. «Прости, крошка, чуть не наступил…» «Какой вы быстрый, а ну уберите пальцы!» «Приходи на дрожку, я тебя найду… Я тебя везде найду!» «Эй, малыш, угости сигареткой!»

Какие-то важные люди с постными лицами несли плакаты. Плакаты взывали присоединяться к самодеятельному городскому ансамблю «Старая Родина», поголовно вступить в муниципальный кружок кулинарного искусства «Будь полезен в семье», записаться на краткосрочные курсы материнства и младенчества «Для юной матери». Людей с плакатами нарочито и с удовольствием толкали, в них кидали окурки и комки жеваной бумаги, им кричали: «Сейчас запишусь, только галоши одену!» «Мы стерильные!» «Дяденька, научи материнству!» А они продолжали медленно двигаться, невозмутимой с печальной надменностью верблюдов глядя поверх голов.

Когда я выбрался на Вторую Пригородную, в петлице у меня была пышная белая астра, щеки были заляпаны губной помадой, и мне казалось, что я познакомился с половиной девушек города. Молодец парикмахер!

Шофер автомобиля с товарами «в обеспечение личных потребностей», споря с Жилиным о философах, упоминает Слия, которого Жилин называет неоиндивидуалистом, и восклицает: «Конечно, индивидуализм. <…> Но индивидуализм эмоциональный!»

Разговоры аборигенов, услышанные Жилиным в разных общественных местах и в разное время, в рукописи были о другом. К примеру, разговор в баре перед «дрожкой»:

Гомон стоял страшный, и я слышал с трудом. За столиком неподалеку орали:

— Нет, как хотите, терпеть их не могу!

— Хуже интелей!

— Ну, не знаю, как там насчет интелей, а только когда идет на тебя такая вот зеленая жаба в колпаке, да еще облупливается, зелень на ней лохмотьями висит…

— Они нынче желтые!

— Слушайте, а может, попробовать?

— Ступай лучше уж к першам!

— Плевал я на першей! Я сам себе перш! Я и к рыбарям могу пойти!

— Слабо!

— Какой из тебя рыбарь? Грустец ты, а не рыбарь!

Там же девочке с челкой один из посетителей говорит не «Налакалась, дура», а «Заткнись, шлюха». Сама же девочка на вопрос Ивана «Чем бы заняться?» рассказывает:

— Это как повезет, — ответила девочка. Проглотив спиртное, она сразу осоловела. — Никуда не пробьешься… Только решишь повеселиться, как тебя тащат в кусты… Не думай, мне не жалко, только ночь зря проходит. И потом, без знакомств трудно. К меценатам не подступиться, самое интересное, говорят, у меценатов, а как к ним попадешь? Слег — страшно. Рыбари — тоже страшно, да они и не пускают девчонок… Вот и остается одна дрожка. Не к грустецам же идти…

Разговоры в баре после нападения интелей на дрожку: «В школах, сын рассказывал, все фашизм поносят: ах, евреев обижали, ах, ученых травили, ах, лагеря, ах, печи! <…> А кто все выдумал? И дрожку, и слеги… А? То-то…»

Сами интели, которых Жилин видит после бегства от меценатов, были трезвые и разговаривали о другом:

Я шатался и шел медленно, держась поближе к изгородям. Потом я услышал за спиной стук каблуков и голоса: