От Пушкина к Бродскому (Путеводитель по литературному Петербургу)

После Фонтанного дома была еще квартира, уже отдельная, в Кавалергардском переулке, где настигла ее вторая волна славы, уже окончательная, бесспорная. Из «царкосельской веселой грешницы», как она сама себя называла, вырос великий русский поэт, прошедший все страдания вместе со своим народом и сказавший обо всем прямо и вслух, и — о чудо! — выживший! Открывшееся паломничество к порогу Ахматовой вполне объяснимо. Потом была «будка» в Комарове, маленькая дачка литфонда, где Ахматова была уже царицей литературы. И, кстати, осталась ею: до сих пор к ее будке и могиле стремятся толпы поклонников.

До сих пор «будка» не утратила своего предназначения — она остается рабочей писательской дачей. И так сложилось, что последние годы в этой будке работаю я. «Архитектору этой будки надо памятник поставить, настолько она спланирована нелепо и тесно!» — усмехалась она. Теперь эта тесная будка поделена на две семьи: я занимаю террасу, другая семья занимает комнату. Тем не менее, жить тут и работать — большая честь. И ответственность. Бывает — замахнешься на нерадивую жену, и вдруг застываешь — и ласково улыбаешься, увидев под террасой очередную вдохновенную группу почитателей поэтессы. Неукротимый дух Ахматовой по-прежнему — главный здесь. Когда, чтобы согреться ночью, я включаю электропечку, из автоматической пробки над дверью выскакивает штырек, как кукиш: не будет тут по-твоему! Так сложилось, что я летом живу в «будке» Ахматовой, бывшей жены Гумилева. А зимой — в бывшей квартире Одоевцевой, гумилевской ученицы. И горд этим. Только побаиваюсь, что вдруг явится «каменный гость», сам Николай Степаныч, наведет на меня ружье, с которым он охотился в Африке на слонов, и рявкнет: «Отстань от моих женщин»!

Достоевский

Литейный проспект, пересекая Невский, становится Владимирским — и там была уже другая часть города — мещанская, ремесленная. Литейный проспект — отзвук литья пушек, государственного дела. А там, за Невским, другая жизнь и другие названия. Ямская, Тележная, Конная, Дегтярная, Кузнечный, Гончарный. Достоевский, хотя и происходил из старинного дворянского рода, предпочитал жить там. Две его квартиры — ранняя на углу Владимирского проспекта и Графского переулка, последняя — на углу Кузнечного переулка и Ямской улицы, совсем рядом. Эти его квартиры, как и все, расположены в углу дома. Такой же была и квартира на углу Вознесенского, в которой он был арестован по делу Петрашевского. Какие фобии или пристрастия великого писателя проявлялись тут? Одна из его загадок. Именно по этим узким улочкам он любил гулять, заходил в бедные лавочки, покупал финики или пастилу. Как многие эпилептики, он любил сладкое. Как многие эпилептики, он очень часто употреблял в речи и письме уменьшительные суффиксы.

Жизнь в этих улочках была неспокойная. Из кабаков выходили «лихие люди». На близкой Лиговке стояли проститутки. Пахло опасностью, разложением. Известный факт: эпилептические приступы здесь с ним случались нередко. За границей не было у него ни одного эпилептического приступа — поэтому он много работал там. Он не любил алкоголь — азарт и возбуждение и без алкоголя захлестывали его. Он был мелочен и скуповат, любил все раскладывать по полочкам, читать нотации. В Женеве у него умер маленький сын. Он отпевал его в том же православном женевском соборе, где венчался. Жизнь его трагична. Загадочна. Но от нее глаз не отвести! Лишь гениальным писателям дается такая.

О нем уже написаны сотни томов — во много раз больше, чем написал он сам. Чем же он так притягивает? Даже те, кто книг в жизни не читал, говорят: «А! Знаю, знаю!» Что же такое о нем знают все — даже те, кто никогда не читает? Вот она, настоящая популярность! Недавно один мой издатель, с которого я долго и тщетно требовал гонорар, воскликнул в сердцах: «Ну ты Достоевский!» — «Да? Почему же?», — обрадовался я. — «Да потому что достал меня!». То есть имя это уже стало нарицательным, то есть годится не только по назначению, но и на все случаи жизни. Такой нарицательности — то есть годности их имен на все случаи жизни, добились еще только Пушкин и Чапаев. «Платить кто будет? Пушкин?» Почему-то с Толстым, великим писателем, такого не произошло. Так почему — Достоевский?