Сенная, «чрево города», по случаю строительства второй станции метро долго была захламлена. Торговля всяким хламом, преимущественно слесарным, велась с ящиков и даже газеток. Теперь площадь реставрирована под старину и выглядит вполне благопристойно. Хотя «сизолицые» обитатели Сенной, подрабатывающие погрузкой и подноской, часто после пиршества засыпают прямо тут. Собственно — отсюда их уже некуда гнать. Сенная всегда считалась последним приютом обездоленных и обиженных. Здесь в прежние времена были знаменитые «вяземские казармы», последний приют опустившихся людей.
Есть стихи про эти места: «Не ходи в Апраксин двор, там вокруг на воре вор. Отправляйся на Сенную, там обвесят и надуют». Несмотря на абсолютную правдивость этих строк, меня на Сенную неудержимо тянет. Глянцевая зализанная жизнь, которая все более распространяется по городу, никакой вовсе жизнью не является, а настоящая жизнь здесь, хоть и грешная, но трогательная. Бедные старушки продают тут за бесценок свою утварь, и какая-нибудь треснутая чашка говорит сердцу и уму много больше, чем новые, но мертвые сервизы в дорогих магазинах центра.
Именно на Сенной одичавшие люди однажды устроили «холерный бунт», обвинив в эпидемии врачей и расправившись с ними. Прибывший сюда Николай I на глазах у разъяренной толпы выпил склянку того самого лекарства, которым, как считалось, врачи заражают народ. Толпа утихла.
Поскольку тут было больше всего грешников, пьяниц, воров и проституток — тут же их и наказывали. Чаще всего — секли кнутом.
«Вчерашний день, часу в шестом, я вышел на Сенную. Там били женщину кнутом, крестьянку молодую. Ни стона из ее груди — лишь бич свистел, играя. И Музе я сказал: „Гляди! Сестра твоя родная!”» — слова Некрасова.
Чуть вправо за Сенной, отражаясь в глади извилистого Грибоедовского канала, краснеет огромный старый домина, несколько даже подавляющий своими размерами. О нем писал Гоголь в «Записках сумасшедшего». «Этот дом я знаю, — сказал я сам себе — то дом Зверкова. Эка машина! Какого в нем народа не живет: сколько кухарок, сколько приезжих, а нашей братьи чиновников — как собак, один на другом сидят. Там есть и у меня один приятель, который хорошо играет на трубе». Начиная отсюда и разыгрываются безумные события этого ужасного, но гениального рассказа.
За этим огромным домом — переплетение узких улочек, где жили в те времена «униженные и оскорбленные» — ремесленники, кухарки, торговцы, мелкие чиновники. Это — «царство Достоевского». Здесь он долго жил, окруженный героями своих сочинений. И до сих пор улочки эти вызывают всеобщий — даже всемирный — интерес, в основном как место действия его романа «Преступление и наказание». Вымысел гения победил реальность — дома тут называют не именами реальных жителей — именами героев Достоевского: «Дом Раскольникова», «Дом старухи процентщицы», «Дом Сонечки Мармеладовой». Идут ожесточенные споры — причем даже среди больших ученых: в этом ли доме жила процентщица или — в другом? — так, будто это происходило в реальности. Сочиненное оказалось убедительнее реальности!
Достоевский писал «Преступление и наказание» в доме 9/14 на углу Малой Казначейской и Столярного переулка. Здесь он написал «Игрока» (познакомившись со стенографисткой Анной Сниткиной, ставшей второй его женой), а также и «Преступление и наказание». Своего героя — убийцу Родиона Раскольникова — он поселил в доме на углу Столярного переулка и Гражданской улицы. Из угла теперь выступает скульптурная композиция — ступеньки узкой винтовой лестницы и фигура человека, напоминающего и Раскольникова, и Достоевского. Под этим — каменная плита с надписью: «Трагические судьбы людей этой местности Петербурга послужили Достоевскому основой его страстной проповеди добра для всего человечества».
Похоже, много ученых людей ломали голову над этой надписью — чтобы она имела какое-то отношение к Достоевскому и его роману, и в то же время — чтобы не было ничего из того ужасного, что есть в романе. Сочинили все-таки, извернулись: и Достоевского упомянули, и городское начальство ничем не огорчили.