От Пушкина к Бродскому. Путеводитель по литературному Петербургу

Слева – усадьба за решеткой. Раньше был тут Дом призрения сирот, его символ под крышей – пеликан, разрывающий грудь и кормящий своим мясом птенцов. Ныне тут учат будущих педагогов, призывая их следовать примеру пеликана.

– Там, внутри, – Никита сказал, на что-то намекая – бюст Бецкого стоит, замечательного деятеля. Между прочим – Трубецкого внебрачный сын. Трубецкой образование ему дал и имя. Фамилию. Правда, несколько сокращенную. Трубецкой-Бецкой. Так делали, для внебрачных сыновей. Елагин-Агин… Замечательный, между прочим, художник был!

Красный мост, под шумной Гороховой, тоже красили к лету. На этот раз Никита, зазевавшись, окрасился в красный цвет… Надеюсь, не в политическом смысле?

Впереди самый широкий, Синий мост, под роскошной Исаакиевской площадью. Поднебесный золотой купол Исаакия, Николай I верхом, за ним торжественный фасад ВИРа – Всесоюзного института растениеводства. После войны мама с папой из Казани сюда перевелись… и благодаря тогдашнему их порыву – я теперь здесь. Застыл торжественно. Синий мост тоже красят – свисает маляр в люльке. Пригнуться? Нет. Теперь краситься – мой черед. Я только зажмурился… Освежает! Синий мост надолго нас с небом разлучил… наконец вынырнули. Светлело постепенно, у самого выхода заиграла на своде золотая сеть от воды. Выплыли с боковой стороны ВИРа. Спасибо ему!

А вот здесь, на гранитных ступеньках, я обнимался… и помню, с кем! Тут еще и гранитный столбик стоит – но не по этому случаю, а в память наводнения, с высокой отметкой воды. Какое счастье, что не наводнение то с моим посещением этого места… кончился ВИР! Я сказал это лишь в буквальном смысле, надеюсь – не в переносном. Тьфу, тьфу, тьфу! Обидно было бы!

Маячит Фонарный мост. Здесь в Фонарной бане мы с Никитушкой мыться любили! А тут, перед красивым Почтамтским мостом, в конструктивистском Доме работников связи, «Доме работников случайных связей», как мы его называли, постигали мы тайны пола, с большим трудом. Помню, волнуясь, провожал вот к этому дому девушку. Теперь тут, видимо, детский сад? И тогда, видимо, был… Воспитательница? Не помню ее лица. Помню объятия, колотун, волнующий аромат мусорных баков. Надо бы вина выпить – жизнь свою помянуть!

На другом доме увидел совсем другой эпохи след. Надпись – «Плиссе и гофре». Наши пятидесятые… забытые больше всех!

И вот – слева нависает огромный желтый Юсуповский дворец. Юсупов тут с Распутиным расправлялся, в своем шикарном дворце. На другом берегу – однообразные конногвардейские казармы… гвардия придворных служак. Мы – свободнее!

Поцелуев мост. За ним уже места менее шикарные пошли. Обшарпанный форт на островке – Новая Голландия, голый кирпич стен. Секретный завод. В высокие ворота не заплывешь: цепь болтается у воды. Раньше тут ставили паруса. Теперь тоже кое-что ставят – по работе приходилось там бывать. Один раз в пьяном виде мой друг-художник переплыл туда через канал Круштейна, Адмиралтейский. Схватили его, скрутили. Пригрозили, что засекретят его и навек в Новой Голландии оставят. Поклялся, что зверски пьян и практически ничего не помнит, даже того, что туда приплывал… Выпустили его!

Мы плыли в задумчивости. Большой, но страшно запущенный дворец таинственного Бобринского – внебрачного сына Екатерины II и Потемкина.

– Между прочим – внебрачный сын Екатерины! – я Никите сказал.

– Я тут в секции боксом занимался! – небрежно ответил он.

Обогнули по мелкому пыльному каналу Круштейна кирпичную Новую Голландию с высокой аркой, с часовыми в будках… Дальше Мойка уже к устью текла, в область засекреченных заводов, доков и кранов. Нам не надо туда!.. Мы свернули, навалившись на штурвал, в тихий Крюков канал. И – опять выплыли к колокольне Николы Морского, но с другой на этот раз стороны. Свернули на родной уже Грибоедов канал, плыли вдоль Садовой – опять, но – в обратную сторону. Возвращаемся мы – в почти родную уже Коломну, так называется этот тихий район у пересечения канала Грибоедова и Крюкова… И вот – знакомый скособоченный дом Никитушкиной матери. Сейчас, когда уже и Никиты нет в живых, часто я вспоминаю ту нашу с ним «кругосветку»!

СЛУЖБА

Но не всю жизнь, увы, плавал я так уютно! Работая инженером на Адмиралтейских верфях, участвуя в спуске подводных лодок, я потом плыл в них к месту их назначения. Нас тащил буксир. Мы огибали Шлиссельбург и выходили в разъяренную, как всегда, Ладогу. Огромные валы, просвеченные солнцем, перекатывались через нас. Ночью нас тащил буксир через Ладогу. Вокруг была глубокая бескрайняя тьма, и становилось страшно при мысли, что вот так вот выглядит сейчас большая часть нашей планеты.