От рассвета до полудня [повести и рассказы]

На хозяйственника-администратора отличнейшим образом походил Вадим Михайлович Юдин, с которым в тот же день познакомил нас Даврон Юсупович. Все в Юдине так словно бы и кричало, что ему непременно надо быть хозяйственником: и возраст, и солидность, и полнота, и молескиновая куртка, и легкомысленная кепочка, и волосатые галифе, заправленные в смазные пропыленные сапоги. Но Вадим Михайлович был ученым, известным специалистом по научному и систематизированному отбору и размножению племенных животных, кандидатом наук, заслуженным деятелем науки Узбекской ССР. Вадим Михайлович преподает в Московском пушном институте и каждую весну, вот уже десять лет подряд приезжает сюда, в дикую полупустынную степь Чрта-Гуль. Вадим Михайлович Юдин продолжает дело своего учителя, академика Иванова. Скоро и Юдин станет академиком, всего через несколько лет.

Это ведь он ввел племенной отбор ягнят, организовал строгий учет, доказал неправильность и вредность существовавшего ранее мнения, что приплод от первоклассных овец ничем не отличается от потомства овец низкого класса. Теперь за каждой яркой, за каждым бараном установлено наблюдение, и вся их родословная, чуть ли не с пятого колена, вписана в толстые тетрадки, хранящиеся в юртах у бригадиров и в канцелярии племхоза.

И многое уже теперь доказано. Прежде всего превосходство племенных первоклассных овец. Тысячи таких ярок и баранов, выращенных и проверенных по потомству, переданы совхозам и колхозам Казахстана, Украины, Крыма. А какие это ярки! Какие бараны! Бог ты мой! Вот хотя бы "Каракум один". Он с рождения до двадцати дней сохранил прекрасный завиток, блеск, шелковистость, а во взрослом состоянии имеет крупную конституцию, сухую, легкую голову, крепкий костяк. В его шерсти отсутствует и грубая ость и слишком тонкий пух. После машинной стрижки шерсть его становится волнистой и по своему строению аналогична валько-ватому завитку каракуля. Она распадается на поверхности туловища в той же закономерности, как завитки ягненка.

Все эти премудрости про знаменитого барана я выписал позднее из книжечки про племхоз, сочиненной и любезно предоставленной в мое распоряжение Вадимом Михайловичем Юдиным.

А в тот вечер мы с Гриней, Давроном Юсуповичем и Вадимом Михайловичем долго, до потемок, до звезд в высоком бархатном небе, до степного туманного холодка гуляли по главной усадьбе, состоящей всего из дюжины кирпичных двухквартирных домиков. Уже затарахтел движок, в распахнутых окнах зажглись желтые теплые огни, где-то включили приемник, и зазвучала далекая, очень странная и необыкновенно грустная здесь, в полупустыне, Шестая симфония Чайковского, адажио, то самое место, где плачет и жалуется на судьбу человеческую кларнет и вместе с ним горько, безутешно рыдают скрипки. Мы остановились и долго слушали молча, восхищенно, пока не пронесся с нарастающим гулом шагах в ста от совхозной усадьбы, выхватив из мрака три посеребрившихся в свете фар тополя над полузабытым полустанком, скорый из Ташкента и, промелькнув празднично освещенными окнами вагонов, не скрылся в густой степной темноте вместе со своим грохотом.

И тут мне подумалось о том, как же скучно, наверное, все время жить здесь, в этой далекой, оторванной от мира усадьбе тому же Даврону Юсуповичу. Можно, допустим, приезжать сюда каждый год на месяц, на два, как это делает Вадим Михайлович. Но ведь он знает, что рано или поздно он уедет отсюда домой, в Москву, что пребывание его в этой усадьбе носит временный характер. Но жить и знать, что ты не месяц и не два, а, быть может, до самой гробовой доски обязан прозябать в этом захолустье — ведь можно зареветь от ужасного огорчения.

Стараясь как можно деликатнее, чтобы не обидеть своим вопросом, грубой бестактностью его, я промямлил все это, перемежая всяческими "так сказать" и "как говорится", обращаясь к директору-кавалеристу Даврону Юсуповичу. Ничуть не удивясь и не обидясь, он засмеялся в темноте и сказал:

— Нам думать так некогда. Так может думать только бездельник. А у нас очень много всяких дел, занятий, и тот, кто родился в степи, никогда и ни за что не сменяет ее на город. Тому, кто любит степь, в городе тесно, душно и так же страшно и одиноко, как горожанину в степи.

Тут вмешался в разговор Вадим Михайлович:

— К нам в пушной институт поступает очень много городских девочек. Это очень милые девочки, но мне иногда кажется, что они идут в наш институт, не имея никакого представления о своей будущей профессии, а только лишь потому, что им необходимо высшее образование. Здесь на практике сейчас шесть таких девочек. Пятеро живут в юртах, в бригадах, а одна ездит со мной, помогает мне при бонитировке.

— Что это такое, простите? — спросил я.

— Вы поедете со мной завтра в степь? — спросил он.

— Обязательно.

— Вот и увидите воочию. А вкратце это оценка и разбивка, классификация баранов и овец в зависимости от качеств. Запомнили?

— Вряд ли.

Он засмеялся и продолжал:

— Так вот эти девочки держатся сейчас молодцами. А? — обратился он к Даврону Юсуповичу.