От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера

Николаю Ивановичу Бухарину было тридцать три года, в борьбу он вступил пятнадцать лет назад. Бухарин прошел через онежскую ссылку, был с Лениным в Кракове, вел работу в Вене, Швейцарии, Нью — Йорке, неутомимо пополняя свои познания в экономике. Еще до Ленина он разработал теорию полного разрушения капиталистического государства. Кипучий, но подчиненный суровой дисциплине ум. Высокий лоб с большими залысинами на висках, редкие волосы, чуть вздернутый нос, рыжевато — русые усы и бородка придавали ему вид типичного русского парня, который еще больше подчеркивала небрежная одежда. Он одевался, как попало, будто никогда не имел времени подобрать костюм впору. Обыкновенно у него был жизнерадостный вид; даже когда он молчал, его живой взгляд сверкал искоркой юмора, словно он готовил очередную остроту. Он проглатывал книги на нескольких языках, шутя рассуждал о любом трудном предмете, и сразу было видно, что наибольшее удовольствие для него — думать и говорить о самом серьезном в ироническом тоне. Молодежные аудитории окружали его улыбками и упивались его колкостями. Он не скрывал насмешливого презрения к западным парламентским и профсоюзным политиканам.

Карл Бернгардович Радек (тридцати пяти лет) говорил, можно сказать, лишь на своем собственном языке — а на всех остальных с невероятным акцентом. Галицийский еврей, участник социалистического движения в Галиции, Польше, Германии, России, публицист, равно способный к синтезу и сарказму. Худой, невысокий, нервный, напичканный анекдотами, зачастую непристойными, жестокий реалист, он имел неправильные черты лица, очень близорукие глаза за стеклами очков в круглой черепаховой оправе, розовое лицо, обрамленное шкиперской бородкой. Что — то комичное, обезьянье в походке, порывистые жесты, гримасы с выделяющимися беспрерывно говорящими губами. В 1918 году эти два человека, Радек и Бухарин, первыми потребовали национализировать крупную промышленность (Ленин мыслил о смешанном режиме контролируемого капитализма); в том же году, во время переговоров в Брест — Литовске, они обвинили Ленина, который был старше их на полтора десятка лет, в оппортунизме и призвали к романтической войне против Германской империи до конца, вплоть до самоубийственной гибели Советской республики. В 1919 году Радек старался смело и разумно руководить спартаковским движением в Германии и лишь случайно остался в живых, когда были убиты его друзья Роза Люксембург, Карл Либкнехт и Лео Тышка (Иогихес). Помню, как тогда он со свойственной ему насмешливой диалектикой расправился с немецкими умеренными. Как сейчас вижу его на трибуне, подтягивающего свои мешковатые брюки и с визгливым выкриком «Parteigenossen!» приступающего к доказательству близкого падения старого европейского порядка. Эрудит, прочитывавший все мыслимые журналы, но более импровизатор, чем теоретик. В описываемый момент его причисляли к правым, потому что на сей раз он резко осуждал Коммунистическую партию Германии и считал период повстанческих выступлений временно закончившимся.

В то лето 1921 года я обрел среди иностранных товарищей друзей на долгие времена и даже на всю жизнь. Меня тянуло к тем, кто ехал в Москву не как в Мекку, не из преклонения перед диктатурой пролетариата, а скорее с заботой об истине, с тревогой за революцию. Наши отношения всегда начинались с откровенных разговоров, в которых я считал своим долгом показывать беды, опасности, трудности, туманность перспектив. В эпоху восторженного конформизма это являлось, я и поныне так считаю, заслугой и мужеством. Я выделял умы свободные, одушевленные стремлением служить революции без шор на глазах. Уже создавалась официальная истина, и это казалось мне самым гибельным. Я познакомился с Генриеттой Роланд — Хольст, голландской марксисткой и выдающейся поэтессой. Стройная, худощавая, с проседью, изуродованной зобом шеей, она обладала изящно вылепленным лицом, отражавшим тонкость и строгость мысли. Ее вопросы были самыми дотошно — беспокойными. Нет сомнений, она верно и далеко глядела вперед: с ее точки зрения, за диктатурой, отнюдь не предваряющей пришествие новой свободы, неизбежно следовало худшее зло, обесценивающее в итоге самые благие намерения.

Жак и Клара Мениль, ученики Элизе Реклю, близкие Ромену Роллану (который выдвигал против большевистского насилия возражения, вдохновленные одновременно памятью Великой французской революции и влиянием Ганди), анархо — коммунисты по духу, придерживались того же образа мыслей. Клара обладала прелестью и достоинством образов Ботичелли, у Жака был резко очерченный профиль флорентийского гуманиста. Он начинал тогда работу над «Жизнью Ботичелли», на которую потратил двадцать лет. Им было создано немногое, но все, кто общался с ним, грелись в лучах его широкого и утонченного ума. Конец его жизни поистине трагичен. К пятидесяти годам Клара потеряла рассудок; Жак умер в одиночестве в 1940 году, во время массового исхода из Франции.