От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера

Был ли возможен иной исход драмы военного коммунизма? Теперь это стало лишь теоретической проблемой, но над ней стоило поразмыслить. Помню, я, в частности, развивал следующие идеи в конфиденциальном разговоре в отеле «Люкс» с двумя испанскими социалистами (одним из них был Фернандо де Лос Риос). Присвоив монополию на власть во всех областях, большевистский режим сам себя загоняет в угол, обрекает страну на всеобщий застой. Уступки крестьянам были необходимы; мелкотоварное производство, мелкую торговлю, некоторые промыслы можно оживить за счет простого обращения к инициативе объединений производителей и потребителей. Возвратив свободу смертельно огосударствленной кооперации, предложив ассоциациям взять в свои руки управление различными областями экономической деятельности, можно сразу же вызвать мощный подъем. Стране не хватает обуви и изделий из кожи; в деревне кожа есть, кооперативы сапожников легко обеспечили бы себя кожей и, предоставленные самим себе, начали бы быстро развиваться. Они неизбежно установили бы относительно высокие цены, но государство способно через систему льгот оказывать на них давление в направлении снижения цен и, во всяком случае, эти цены были бы ниже, чем на черном рынке. В Петрограде конфискованные книготорговые склады гнили в подвалах; мы благословляли воров, спасавших литературу, пуская ее в оборот из — под полы. Вопрос можно было решить быстро, доверив спасение книжного дела ассоциациям книголюбов. Одним словом, в противовес государственному коммунизму я ратовал за «коммунизм ассоциаций». Их конкуренция и первоначальный естественный беспорядок были бы лучше, чем бюрократическая централизация и свойственные ей головотяпство и застой. Я понимал единый план не как продиктованный сверху государством, а как результат согласования инициатив снизу на специальных съездах и конференциях.

Со времени Кронштадта мы, несколько друзей, задавались вопросом, что с нами будет. Мы ничуть не стремились стать частью правящей бюрократии. Передо мной открывались возможности дипломатической карьеры на Востоке. Восток привлекал меня, дипломатия — ничуть. Однажды мы решили, что выход найден. Создадим сельскохозяйственную колонию в самой, что ни на есть, русской деревне и, пока нэп возвращает в города буржуазные нравы и обеспечивает новому начальству синекуры и легкое продвижение по службе, будем жить на отшибе. Печальные просторы русской земли бесконечно привлекательны. Мы без труда получили в свое распоряжение большое бесхозное имение, сотни гектаров леса и полей, тридцать голов крупного рогатого скота, бывшую помещичью усадьбу неподалеку от Ладожского озера и основали там вместе с французскими коммунистами, венгерскими военнопленными, врачом — толстовцем и моим тестем Русаковым «Новоладожскую французскую коммуну». Мы отважно пустились в этот эксперимент. Крестьяне требовали раздела поместья. За восемнадцать месяцев здесь были убиты два председателя эфемерных коммун. Типографский рабочий, представлявший ЧК в этом уезде, советовал нам любой ценой договориться с мужиками, иначе они просто пустят нам «красного петуха»… Это были прекрасные редколиственные северные леса: одинокие залитые солнцем поляны, прелестная речка, текущая среди лугов, большой деревянный дом, где мы обнаружили единственное, что никто не счел возможным вынести: литые чугунные кровати, любимые разбогатевшими торгашами. Сельскохозяйственный инвентарь был почти полностью разграблен. Вместо четырех обещанных лошадей мы получили три заморенные клячи и одноглазую хромую кобылу, которую назвали Безупречной. Приходилось таскать на себе из Петрограда почти все: продукты, веревки, инструменты, спички, лампы, для которых, впрочем, мы не нашли керосина.