От самого темного сердца

Мэтти сидел на скамье подсудимых. Он посмотрел в нашу сторону и подмигнул. Мама ответила одобрительной улыбкой, хотя я не уверена, что Мэтти подмигивал именно ей. Зал был забит под завязку, нас так прижали друг к другу, что я не понимала, кто из нас дрожит, она или я.

– Встать, суд идет!

Вошел судья Крозе. Мантия на нем висела свободно – то ли была ему велика, то ли старик усох, пока ее носил. Судья сказал несколько слов, которые я не разобрала, затем спросил у председателя коллегии присяжных, вынесен ли вердикт.

Из числа присяжных поднялась угловатая женщина, чем-то напоминавшая мисс Бекон. Она ответила, что вердикт вынесен, и уточнила, что решение принято единогласно.

Я хотела взять маму за руку, но она прижимала к губам сложенные ладони, напряженно смотрела куда-то вдаль. Молилась.

– Каков ваш вердикт?

– Виновен, – озвучила председатель.

Мы выдохнули, как будто из шарика выпустили воздух. В зале зашумели, и судья призвал собравшихся к порядку. Я закрыла рукой рот, боясь, что меня стошнит, и произнесла всего одно слово.

Мэтти посмотрел на балкон. Прямо на нас.

Лицо его побелело, как мел. Губы беззвучно раскрылись.

Умирающий Цезарь.

«И ты, Брут?»

Глава 58

Я не сомневалась, что любой приговор прекратит мои мучения. Вот дура…

Вскоре после переезда в Лондон мама приклеила на видном месте стикер «Самая большая ошибка – бояться совершить ошибку».

– Неправда, – не согласилась я. – Есть вещи и похуже.

– Речь о том, что никогда не узнаешь свой потенциал, если будешь бояться пробовать.

– Потенциал?

– То, на что ты способен. Например, великие научные открытия. Антибиотики, прививки…

– Телевизор.

Мама засмеялась:

– И это тоже. Если б люди осторожничали, ничего из этого не появилось бы.

– Значит, ошибки – это хорошо?

Звучало неплохо.

– Я хочу сказать, что нельзя прожить жизнь, вообще не оступаясь. Главное – выносить урок из своих промахов. И по возможности исправлять ошибки.

Мама обожала повсюду находить наглядные уроки, а еще считала крайне важным просить прощения. В этом она очень напоминала бабушку. Когда мы жили у бабушки в Ньютоне, не проходило и дня, чтобы мне не нужно было за что-нибудь извиняться. «Говори искренне, иначе все слова не в счет».

Когда озвучили приговор, с моих губ слетело одно слово: «Прости». Только, как любила повторять бабушка, «извинениями всего не исправишь».

Как мне было все исправить, если я даже не знала, правильно ли поступила? Или ошиблась? Может, главная ошибка была в том, что я слишком долго тянула?

Адвокат хорошо поставленным голосом зачитал обращение Мэтти собравшимся у входа в суд журналистам:

«Сегодня произошла ужасная судебная ошибка. Я невиновен в преступлениях, которые потрясли мир, в убийствах, из-за которых женщины боятся выходить из дома».

Мне на ум пришли слова судьи Крозе, сказанные перед оглашением приговора: «Присяжные могли вынести любой вердикт…»

Они с Мэтти словно сговорились поставить под сомнение принятое судом решение, поднять вопросы, которые люди будут задавать себе даже десятилетия спустя – и не находить ответа.

Я окинула взглядом толпу протестующих с транспарантами. Сторонники Мэтти выступали у здания суда каждый день. Они даже не пытались прорваться в зал, вместо этого шумели снаружи, потрясая плакатами «МЭТТИ НЕВИНОВЕН», «ДЕЛО СФАБРИКОВАНО» и «СМИ ВСЕ ПОДСТРОИЛИ».

На другой стороне дороги, за кордоном полиции, разделявшим протестующих с противоположными мнениями, собрались те, кто считал приговор заслуженным. Они тоже принесли транспаранты и самодельные плакаты из простыней. «МОНСТР». «ОСТАНОВИТЕ НАСИЛИЕ ПРОТИВ ЖЕНЩИН».

– Пойдем, – поторопила мама и потянула меня за рукав. Голос и руки у нее дрожали.

Она первая засомневалась в Мэтти, и тем не менее сейчас была убеждена, что случилась ужасная несправедливость. Мы тащились домой от Олд-Бейли с таким же трудом, с каким выходили из дома в ночь пожара. По дороге наткнулись на группу мужчин, явно не из тех, кто поддерживал нашего Мэтти.

– Гребаный убийца! – прорычал один и смачно сплюнул.

– Надеюсь, его кастрируют.

– Тогда этот ублюдок легко отделается.

Мама остановилась как вкопанная и сверкнула глазами, будто хотела их испепелить.

– Жалкие ничтожества, вы не достойны даже произносить его имя!

Она зашагала прочь, а я семенила позади, не сводя с нее круглых от восхищения глаз.

Дома мама заперлась в своей комнате с бутылкой джина и не показывалась три дня. На мой стук не отвечала. И все же я знала, что она жива, по доносившимся из-за двери рыданиям.

Мне тоже хотелось плакать, но слез не было. Они копились внутри, ждали часа хлынуть наружу безудержным потоком. Тяжелая плита придавила спину, в горле стоял камень. А в голове кружили одни и те же темные мысли.

Что, если Мэтти не убийца? Что, если настоящий преступник все еще на свободе? Что я натворила?

Что, если женщины все еще в опасности? Что, если из-за меня погибнет кто-то еще?

А если он действительно виновен? Что я наделала? Не будь я такой слепой, пряча голову в песок, сколько жизней можно было бы спасти? Сколько семей сейчас не страдали бы?

Если он невиновен… Если он виновен…