От сессии до сессии

Вот и подошла твоя очередь, Говорухин! Преподаватель мысленно потирает руки. Иной это делает явно. Чего же скрывать чувство радости и удовлетворения! А как ты думал, голубчик? «Сейчас от тебя пух и перья полетят!» «Голубчик» читает первый вопрос. Делает паузу, как генсек перед началом чтения отчетного доклада. Говорит несколько фраз по существу. Говорухин — хоть и историк, но история для него не просто наука о прошлом, а инструмент для познания современности, как и положено науке. А иначе кому нужна такая наука, если у неё с жизнью нет ничего общего?

Любой вопрос он переводит в современную реальность с ее конкретными ситуациями. И о чем бы ни заходила речь, в конечном счете Говорухин всё сведет к современности. Будь это Древний Шумер или эпоха династии Цин. Поэтому Говорухину очень нравится история партии. Вот где есть разгуляться, поговорить о сегодняшнем дне. Он выпрямляет спину, разворачивает плечи и сразу берет быка за рога. А чего ходить вокруг да около, переливать из пустого в порожнее, толочь воду в ступе?

Очевидцы долго вспоминали, ка он сдавал зачет по истории партии. Было это после первого семестра. Первый вопрос о «рабочей оппозиции». Пары фраз об этой самой оппозиции Говорухину показалось вполне достаточным. Во всякие подробности он не посчитал нужным вдаваться. Небольшая пауза. И…

— А вот, Иван Афанасьевич, согласитесь, что лидеры «рабочей оппозиции» оказались правы. В данной дискуссии они были большими марксистами и большими ленинцами, чем их критики.

У Ивана Афанасьевича один глаз стеклянный. Он всегда смотрит в одну точку. А во втором живом любопытство и вопрос. Никто не знает, где он мог потерять глаз. И это окутывает фигуру декана ореолом загадочности. Живым глазом он, как рентгеном, просвечивает Говорухина.

— О чем вы, молодой человек? Что за бред?

— Как же бред, Иван Афанасьевич. Еще Маркс писал об отмирании государства при социализме. А Ленин развил эту идею в работе «Государство и революция». На место государству придет общественное самоуправление. Именно это и предлагали лидеры «рабочей оппозиции». Да и лозунг, под которым прошла Октябрьская революция: «Фабрики рабочим!»

— Подождите! Подождите! Э…

Иван Афанасьевич заглянул в зачетку.

— Евгений Васильевич!

— Конечно, здравый смысл есть в ваших суждениях, Евгений Васильевич. Но не нужно подходить с абстрактных позиций к реальной жизни. Страна переживала очень сложный момент. Разруха, еще не закончилась гражданская война, голод. Только единая монолитная партия могла сплотить народные массы на преодоление всех трудностей. Поэтому Ленин и его соратники повели решительную борьбу с любыми фракциями, оппозицией. Ведь это могло привести к расколу партии. И в конечном счете, к гибели Советской власти. Это был вопрос жизни и смерти.

— Иван Афанасьевич, а когда в истории нашей страны не было чрезвычайных обстоятельств? Если постоянно ссылаться на них, то мы никогда не построим коммунизм.

— Вижу, что вы владеете материалом, Евгений Васильевич. Давайте перейдем ко второму вопросу. Что там у нас?

— У нас двадцатый съезд партии.

Стеклянный глаз декана дрогнул. Если бы из него побежала слеза, никто бы не удивился.

— Давайте вкратце! Основные решения, значение… Этим ограничимся.

— Ограничиться, Иван Афанасьевич, никак не получится. Конечно, решения съезда — это большой шаг вперед в развитии марксистко-ленинской теории. Но не всё так однозначно. В международном коммунистическом движении возникла растерянность, начался раскол. Крупнейшая компартия мира, я имею в виду китайскую, осудила разоблачение культа личности. Китай из нашего союзника с этого времени становится не просто яростным оппонентом, но даже врагом СССР.

Ивану Афанасьевичу стало грустно. Нужно было спасать положение.

— Давайте сделаем так, Евгений Васильевич! Всё-таки экзамен — это не место для дискуссий. А вот подготовьте этот вопрос на семинар. Будет очень любопытно послушать вас. В зачет я вам ставлю. Это хорошо, когда у студента не намыленный глаз на теоретические вопросы.

Он протянул зачетку Говорухину. Тот поднялся и по армейской привычке спросил:

— Я могу идти!

— Конечно! Конечно! Следующий!

Вот так Говорухин и сдавал экзамены и зачеты. Порой преподавателей он ставил в тупик не очень удобными вопросами, часто удивлял неожиданными параллелями с современностью.

«Вот если бы он еще писал конспекты! — вздыхали преподаватели. — Цены бы ему не было!» А, может быть, у Говорухина была аллергия на ручку и на бумагу? Сколько он проучился в университете, так ручку в свою натруженную руку и не взял.