От Шекспира до Агаты Кристи. Как читать и понимать классику

Не менее элитарной была и концепция романтического двоемирия. Разделение людей на обывателей и «энтузиастов», на обыкновенных и художников, или «музыкантов», по Гофману, также несет на себе печать все той же избранности. Но с 1800 года все в этом смысле начинает меняться и первой реакцией на появление на исторической арене массы, толпы становится во многом реализм с его социальным заказом всеобщей демократизации искусства.

Исследователями уже не раз отмечалось, что весь XIX век прошел именно под знаком реализма, то есть, как метко выразился Ортега-и-Гассет, простая «история Хуана и Марии» стала наиболее популярной на Западе, например, «Кармен» Мериме, где автору для того, чтобы выразить свою собственную философию жизни понадобилось прибегнуть к рассказу о любви воровки-цыганки и солдата-баска.

В русской литературе А.С. Пушкин, создавая одну из своих реалистических поэм «Домик в Коломне», отразил процесс демократизации искусства:

«Скажу, рысак! Парнасский иноходец Его не обогнал бы. Но Пегас Стар, зуб уж нет. Им вырытый колодец Иссох. Порос крапивою Парнас;

В отставке Феб живет, а хороводец Старушек муз уж не прельщает нас.

И табор свой с классических вершинок Перенесли мы на толкучий рынок».

«Толкучий рынок» и стал постепенно набирать силу и диктовать свои условия. Но в классическом реализме простая история «Хуана и Марии» носила просвещенческий характер. До появления натурализма и Э. Золя автор чаще всего идеализировал своих героев, поднимал их до уровня своей просвещенной духовной личности или осуждал с высоких позиций. Характерно это было для русской словесности, где тема «утраченных иллюзий», открытая 0. Бальзаком, никогда не касалась духовности. Во французском реализме поэт Люсьен де Рюбампре постепенно избавляется от своих идеалов: он хочет жить по законам парижской жизни. Нечто подобное совершает и Растиньяк. Но для русской классики ни душа, ни талант никогда не были иллюзией, скорее наоборот, иллюзорным представал мир чистогана. Здесь, скорее всего, давали знать о себе православные корни, берущие свое начало еще в древнерусской литературе. Хранителями высшей духовности предстают перед нами крестьянские образы в поэзии Н. Некрасова («золото, золото сердце народное»), в творчестве Л. Толстого (Платон Каратаев) и Достоевского (Соня Мармеладова).

Большая литература лишь присматривалась к этой непонятной ей и странной массе, постепенно начинавшей заполнять все историческое пространство. Уже возник пугающий образ безродного деклассированного дворянина, который на все готов ради собственной карьеры и выгоды (Молчалин – Чичиков, персонажи сказок Салтыкова-Щедрина). Гоголь наделил этот образ дьявольскими чертами. Уже появился лекарский и поповский сынок, так называемый разночинец, и вызвал целую литературную полемику (Базаров, Лопухов, Кирсанов, Рахметов и, наконец, Раскольников).

Натуралисты, следуя доктрине позитивизма, решили упорядочить и классифицировать сложившееся многообразие типажей, пришедших из народа, и вслед за И. Тэном выдвинули три основополагающих принципа художественного изображения действительности и народной массы в том числе: раса, среда, исторический момент. В работе «Экспериментальный роман» Золя вступил в полемику со всем предшествующим реализмом, обвинив его в непростительной идеализации, как самой жизни, так и представителей толпы. Но узкая позитивистская концепция не смогла дать ответы на вопросы, которые ставило перед художником слова общество, вступившее в силу очередного демографического взрыва в новую эпоху своего развития.

Тогда вместо позитивизма началась так называемая «ремифологизация».

Здесь следует совершить небольшой экскурс в прошлое и показать, как протекал сам процесс «ремифологизации» литературы конца XIX – начала XX веков.

По Е.М. Мелетинскому, процесс этот выглядит приблизительно так: традиционные сюжеты, взятые из давно сложившегося арсенала мифологии, абсолютно господствуют в литературе Запада вплоть до начала XVIII века, а в литературе Востока до еще более позднего времени.

В XVIII–XIX вв. литература претерпела процесс демифологизации, и в науке возобладало позитивистское представление о мифах как о плодах незрелой мысли, неумелых, ложных обобщениях и пережитках первобытных институтов. Исключение составляли романтическая философия (прежде всего Шеллинг) и романтическая литература, которая если и прибегала к мифоподобным сюжетам, то не традиционным, а собственного изобретения (особенно Новалис и Тик).

Однако с конца XIX века «ремифологизация» литературы стала набирать темп. В теории – Ф. Ницше, а в плане практики – Р. Вагнер. Энтологи XX века (начиная с Б. Малиновского, Ф. Боаса, Дж. Фрезера и учеников последнего – так называемой «Кембриджской школы») показали фундаментальную роль мифа и ритуала в жизни архаического общества и генезисе некоторых социальных институтов.