От снега до снега

И вот очередь доходит до Ичанго.

Как всегда спокойный, неторопливый, он выступает вперед, выпрямляется, отставляет ногу и замахивается для броска.

Все в толпе настораживаются, смотрят, в какого оленя нацеливается Ичанго. Ведь их несколько, старых рослых самцов. Прекратив бег, они становятся друг против друга, смешав рога. Вспугнутые криком и свистом, они быстро расходятся. В это время в одного из них выстреливает чаут. Вот он стремительно пронесся в воздухе, выпрямился, но конец ремня даже не коснулся рогов, а хлестнул оленя по спине. Промах!

— Ичанго! Ичанго! — раздаются возбужденные голоса.

Он быстро подбирает чаут, свертывает его в кольца и торопливо бросает в того же оленя. И опять не попадает на рога. Олень вскидывается, испуганно шарахается к загородке, но другие олени тут же вытесняют его.

— В другого хора бросай! В другого бросай, Ичанго! — кричат ему эвены, не понимая, что вдруг произошло с их самым лучшим чаутчиком.

А Ичанго стоит неподвижно, словно решая, что же делать дальше, потом подбирает чаут, свертывает его, размахивается, но ремень, запутавшись, медленно падает к его ногам...

— С этого дня, — продолжала Людмила Казимировна, — зрение почти уже не возвращалось к нему.

А нынче вот везу его домой зрячего.

Правый глаз у него уже видит, а на левом, сказали врачи, катаракта еще не созрела. Надо подождать с годик, потом повезу его в больницу оперировать другой глаз. Ничего, поправится наш дядя Ича, еще поживет с нами, порадуется свету белому.

— И снова в тундру к своим оленям?

— Ой, что вы! — вскрикнула Людмила Казимировна. — Никуда мы его от нас не отпустим. Отец уже зачислил его на службу: комендантом нашего интерната...

Было уже без четверти одиннадцать, когда мы возвращались в общежитие. Шли берегом, усеянным валунами, к ним все ближе подкатывались волны. Луна успела обойти почти весь залив и, зацепившись краем за горные вершины, оставила на воде неширокую дрожащую полосу света, она с каждой минутой становилась все тоньше и вскоре начала потухать.

И когда в воздухе стало темнеть, на далеком мысу вспыхнул сторожевой маяк. Его короткие зеленые и красные проблески выхватывали на несколько секунд из темноты то кусок гористого берега, где на почти отвесных склонах каким-то чудом держались огромные сосны, то часть лимана, где бежали, опережая друг друга, высокие волны с седыми гребнями.

Жаль, что это был мой последний вечер в Нижнем Пронге.

Что же сулит мне завтрашний день?

Куда подвернется оказия?

На бурную ли реку Амгунь, в таежный район Полины Осипенко или дальше вниз по лиману — к островам Чкалова, Байдукова и Белякова, которые стоят, как три друга, как три брата, вблизи заветной черты, где амурские волны вливаются в океан?

Там, я думаю, будут другие встречи и новые записи, но для них свое место и свой час.

Нижний Амур — Ленинград

1968—1973