От сокровищ моих

Отец Ростислав всячески уклонялся от попыток втянуть его в полемику, считая её делом неуместным при данных обстоятельствах. И вообще, он давно убедился в бесполезности всяких споров и принимал участие в подобных «состязаниях» лишь с целью защитить свою веру от особо злостных и несправедливых нападений. Однажды один знакомый пригласил его попариться в деревенской баньке. На беду среди гостей оказался некий медик, точнее судебно-медицинский эксперт, с первого момента пристававший к священнику с обвинениями против христианства. Поскольку остальная компания с нетерпением и интересом ждала его реакции, отцу Ростиславу пришлось втянуться в спор. Своими вескими, аргументированными ответами, к тому же выдержанными в спокойном и уверенном тоне, он довёл оппонента, не ожидавшего встретить достойного противника в простом сельском батюшке, до состояния бешенства, буквально до визга и брызгания слюной, так что всем даже стало неловко. Столичный медикус просто не подозревал, что со времён Цельса противники Христа ничего нового придумать не смогли, а на стандартные обвинения есть стандартные контраргументы и все его «хитроумные» обличения и ловушки отцу Ростиславу давно оскомину набили. Помятуя этого несчастного врача, священник долго отмалчивался, приписывая особо обидные высказывания Эдуарда его болезненному состоянию – повреждению черепа. Эдик вообще часто проявлял агрессию. На второй день после прибытия священника Эдик сцепился со старшей медсестрой, которая, по его мнению, сделала ему неудачный укол в вену, в результате чего на внутренней стороне предплечья у него разлилось большое лиловое пятно. Сестра – грубая рыжая толстуха, с маленькими поросячьими злыми глазками и пронзительным голосом, хотя и бесцеремонно обращалась с больными, являлась, тем не менее, умелым специалистом, в чём отец Ростислав впоследствии не раз убеждался на опыте: уколы делала идеально, лучше всех, словно комарик укусил. В случае с Эдуардом она справедливо объявила виноватым его самого, дескать недостаточно долго подержал на месте укола ватку со спиртом. Но больного такое объяснение не удовлетворило. «Чего кричишь своим деревенским голосом!» – завопил он, – «ты здесь не на ферме!» «Я вот тебе покажу «ферму»! – взревела толстуха, – «в коридор переведу!» (далее не для печати). Поскольку в отделении травматологии все палаты частенько бывали заняты, в коридоре стояло несколько кроватей (аварийный запас). «Что-то она злая сегодня. Мужика ей не хватает что ли?» – высказал остроумную гипотезу Васька, когда разъярённая сестра вышла из палаты. «Точно» – поддержал Макс животрепещущую тему, – «она, наверное, ни с кем… последние полгода, вот и бесится». «О, я вспомнил, где её встречал раньше!» – неожиданно осенило отца Ростислава, – «года два назад меня пригласили соборовать больную как раз в это отделение…» «Что такое «соборовать»? – поинтересовался Митя. «Это такое церковное таинство. Совершается над больными. Его ещё называют елеосвящением. Так вот, та молодая женщина упала с лошади, и у неё был перелом основания черепа. Это, как вы, наверное, знаете, очень страшная травма. Человек может остаться инвалидом на всю жизнь. У этой Анастасии всё лицо было – сплошной синяк и тело так же в кровоподтёках. Она лежала в женской палате, набитой под завязку, поэтому ей поставили дополнительную кровать. Там, как у нас теперь, тоже все были лежачие, в основном с переломами и только одна тётка ходила. Когда появился я, две старухи, лежавшие рядом с Настей, очень обрадовались: «Батюшка пришёл! А не могли бы вы нас тоже пособоровать?» Я конечно согласился. Это обычное дело – идёшь причащать или соборовать одного больного, а за ним просятся и другие. Остальные женщины в палате помалкивали, с любопытством кося глаза в мою сторону (всё-таки не каждый день здесь появлялся священник в облачении) и только ходячая тётка капризным голосом стала выражать неудовольствие: «Это что, он свечи зажигает? Тут и так дышать нечем!» А надо вам сказать, что при соборовании зажигается 7 свечей и ещё одна даётся в руки больному, если он в состоянии её держать. Кроме того, полагается ещё и каждение, но когда я зажёг кадило, сварливая соседка закричала: «Мне душно! Я задыхаюсь!» «А ведь есть такая пословица про чёрта и ладан» – вспомнил внимательно слушавший Макс. «Да, я тоже её вспомнил. И тут моя Настя, которую я неплохо знал раньше как особу добрую и весёлую, с воплем напустилась на ходячую тётку, видимо сказалась травма. На шум примчалась медсестра, вот эта самая толстуха, которую я сейчас узнал, и давай орать на Настю. Меня она, как бы не замечала, и «покрыла» больную таким отборным матом, что мне стало неуютно. Настя тоже не осталась в долгу. Я даже не подозревал, что такие выражения ей известны. Тщетно пытался я успокоить разъярённых женщин. Я говорил, что нельзя так обращаться с больными, ведь у многих из них в результате травмы повреждена психика, но меня никто не слушал. Сестра пригрозила перевести Настю в коридор. Еле-еле все немного успокоились, и мне наскоро удалось завершить таинство. Впоследствии Настин муж сообщил, что старшая медсестра выполнила свою угрозу и перевела её в коридор, где, согласитесь, тяжело больному гораздо труднее – шумно и беспокойно. Эта сестра – умелый специалист, но человек неважный. Таким не место в медицине. В ней жалости нет».