От Сталинграда до Днепра

Рашид рассказал нам о своем житье-бытье. Мы узнали, что он вовсе не узбек, а русский. Своих родителей не знает, так как они его, полугодовалого, бросили на ташкентском базаре, а может быть, и не бросили, а просто умерли… Подобрал младенца и усыновил один добрый человек, кузнечных дел мастер, в семье которого незадолго до этого родился сын. Ребенок не мог полностью отсасывать материнское молоко, от чего молодая мамаша сильно страдала — воспалялась грудь. С появлением же второго сына эти муки кончились. Вот так и нашел Рашид своих узбекских родителей и братишку Усмана. Рано умерли его приемные отец и мать, и Рашид с Усманом перебрались жить из Ташкента в кишлак Газылкент. Там, работая в колхозе, построили каждый себе по дому и развели вокруг них сады. В 1938 году оба женились, и у них родились сыновья. А в 1941 году, в самом начале войны, вместе пошли на фронт. Усман погиб под Москвой.

Теряя своих товарищей в кровопролитных боях, мы с каждым днем все сильнее и сильнее сжимали фрицев в «котел», несмотря на их ожесточенное сопротивление. Наша рота из девяти минометов вела круглосуточный огонь, уничтожая живую силу противника. Рашид, не жалея сил, мстил фашистам за погибшего брата. Я тоже мстил фашистам — за своих товарищей, за исковерканные войной судьбы наших людей, за свою Родину. Мы не боялись смерти, но хотели остаться в живых, чтобы посмотреть, какой будет жизнь в нашей великой стране после войны. 30 января 1943 года войскам Донского фронта удалось разделить находящихся в окружении немцев на два «котла» — южный и северный. В этом бою мы своим расчетом вели непрерывный огонь — так, что на стволе минометов дымилась краска! От немецкой пули погиб Джура. Похоронили мы его в старом окопе, во дворе четырехэтажного дома…

Меняя свою огневую позицию в очередной раз, мы бежим через открытое поле за нашим танком, чтобы все время быть в «мертвой» от пуль зоне. Отставать нельзя, даже если ты нагружен, как верблюд, даже если задыхаешься от густого, ядовитого выхлопного газа. Вдруг Фуат кричит: «Рашид ранен!» Сбросив с себя три пуда груза, я побежал назад к лежащему Рашиду. Навстречу мне бегут наши пехотинцы во главе с молоденьким лейтенантом, который, размахивая пистолетом, орет что есть силы визгливым мальчишеским голосом: «За Родину! За Ста-а-а-а-лина-а-а-а! Ни шагу назад! Ра-а-а-а-асстреляю!» Я серьезно испугался этого психа, ведь он может запросто принять меня за дезертира и убить. Лейтенант уже выстрелил вверх для предупреждения и вдруг упал, запрокинув голову назад. Воистину неисповедимы пути войны. Может быть, эта немецкая пуля, сразившая молодого лейтенанта, спасла мне жизнь… Когда я подбежал к своему другу, я увидел, что Рашид, истекая кровью, обеими руками сжимает ногу выше колена. Быстро разрезаю ватную штанину и накладываю на пулевую рану марлевую повязку, чтобы остановить кровотечение. Рашид пытается встать на ноги. Кость цела, и он даже делает несколько шагов. Но я кладу его на наши плащ-палатки и волоком тащу в тыл. Справа и слева тоже тащат раненых, значит, я на верном пути, и тороплюсь, чтобы быстрее доставить Рашида до какой-нибудь санчасти. За моей спиной неожиданно стих грохот боя, и я понимаю, что немцы прекратили сопротивление. Война на этом участке уже кончилась…

Наконец я приволок своего товарища к так называемому перевалочному пункту, откуда раненых увозят на грузовиках дальше в тыл. С одним из санитаров я опустил Рашида в огромную яму — капонир, где ребята — человек двести — дожидались своей очереди для эвакуации. Тот же санитар заверил меня, что через полчаса всех раненых увезут. Попрощавшись с другом, я побежал искать Фуата и свой боевой расчет. Наша минрота заняла огневую позицию в том месте, где ранило Рашида. «Ну, как там Рашид?» — спрашивают наши хлопцы. «Нормально», — отвечаю, а у самого сердце болит, волнуюсь за земляка. Фрицы молчат. Молчим и мы. Ждем, что будет дальше. Еще не стемнело, и я, получив разрешение у ротного, поспешил к перевалочному пункту проверить, как там Рашид. Подбегаю к капониру, вокруг ни души. Я успокоился: значит, всех уже эвакуировали. Но, заглянув в яму, я остолбенел от увиденного. Все две сотни раненых сидят неподвижно и не дышат. Их головы уже запорошило свежевыпавшим снежным пухом… Вмиг я спустился в яму и сильно толкнул крайнего солдата в плечо. Тело под рукой неподвижное, окаменелое. Что есть силы я закричал: «Хлопцы! Отзовитесь! Кто тут еще живой?» Но никто не отозвался. Где же Рашид? Вот он! Срываю с него шапку. Огненно-рыжая шевелюра уже заиндевела… Я выскочил из этой братской могилы, тигром бросился искать того санитара и его начальника со шпалами на петлицах. Но куда там! Их и след простыл. Я вернулся в свою роту. Ребятам сказал, что все в порядке. Не хотелось ранить их души. Но сам я, хоть и увидел страшную картину бессмысленной гибели наших солдат, не сломался.