От Терека до Карпат

В начале февраля Родзянко снова направляет Николаю II прошение о приеме для доклада. Против ожидания ответ пришел сразу. Все эти дни до встречи, а она состоялась 10 февраля, царь провел в обществе Александры Федоровны и Протопопова. Они начисто смыли ту взволнованность и озабоченность, которые заметил Родзянко в Николае II во время предыдущего доклада вскоре после убийства Распутина. Теперь царь вел себя вызывающе и зло. Вид у него был решительный, бодрый. Ведь именно в эти дни царь метнулся в объятия крайне правых и поручил Маклакову подготовить записку о роспуске Думы до конца войны.

На этот раз Николай не разрешил Родзянко сделать устный доклад, а попросил читать, чтобы быстрее все закончить. В докладе высоко оценивалась работа Государственной думы в организации обороны страны, содержались обвинения в адрес правительства, которое вело репрессивную политику даже против либералов и меныиевиков-оборонцев. Особо подчеркивалось требование удалить министра внутренних дел Протопопова.

– Кончайте скорей, времени нет, – оборвал царь Родзянко, а второй доклад и слушать отказался.

С большим трудом удалось председателю Думы уговорить царя дослушать первый доклад. Затем он спросил:

– Верны ли, государь, слухи о предстоящем роспуске Думы?

– Нет. Думаю, проработает до Пасхи (т. е. до 2–3 апреля). Впрочем, все от вас зависит. Если не будет резких и неприличных выражений, то Дума не распустится.

– Простите, Ваше Величество, но не поручусь за все 400 человек. Особенно если у власти останется Протопопов и все другие распутинские министры.

– Его уже давно нет. Не забывайтесь, Михаил Владимирович!

– А как же другой доклад? Тут сведения об экономическом положении страны. А оно ужасно, ужасно!

– Не знаю, не согласен с вами. Мне известно, что надо знать, а ваши сведения всегда противоречат моим.

Родзянко тяжело вздохнул и покачал головой. Потом сказал в раздумье:

– Я вас предупреждаю, государь, что этот мой доклад у вас – последний… Это мое личное предчувствие и убеждение. Да-с…

– Почему?

– Потому, что Думу вы распустите, а направление правительства не предвещает ничего доброго… Еще есть время! Возможность все повернуть и дать, наконец, ответственное перед палатами правительство. Но этого, по-видимому, не будет. Вы, Ваше Величество, со мною не согласны. И все останется по-старому. И будет такая революция, которую ничто не удержит!

– Да бросьте вы, какая революция?!

– Ей-Богу, государь. Ох, не пройдет и трех недель – уж вы простите великодушно, – как вы царствовать больше не будете. Предупреждаю вас!

– И откуда вы все это берете? – задумчиво спросил царь.

– Да из всех обстоятельств, которые складываются. Нельзя так шутить народным самолюбием и народной волей, как шутят те лица, которых вы ставите. Нельзя ставить во главу угла всяких Распутиных! Вы пожнете, государь, то, что посеяли…

– Ну, Бог даст, Бог даст. Все, прощайте, – сказал напоследок Николай.

С этими словами Родзянко и уехал. После этого визита и он стал склоняться к мысли о необходимости отречения царя от престола.

Но вот в конце второй декады февраля в правительственных сферах пронеслось какое-то дуновение в сторону компромисса с Думой. Родзянко донесли, что царь созвал некоторых министров во главе с главой правительства Голицыным. На созванном им совещании царь решил обсудить последствия возможного решения о даровании ответственного министерства. Князь Голицын был очень доволен таким поворотом дела, который снял бы с него непосильную ношу. Но вечером 21 февраля его снова вызвали в Царскосельский дворец.

– Я завтра срочно уезжаю в Ставку, – сказал Николай.

– Как же, Ваше Величество? Ведь вы же хотели завтра в Думу ехать и говорить о даровании ответственного министерства?

– Да. Но я изменил свое решение и уезжаю.

Вот почему Родзянко и Милюков, которому он позвонил, сидели теперь у себя по домам в полном разочаровании. Они предвидели подвох, предвидели близкий роспуск Думы. Но то, что ждало их завтра, не предвидел никто.

До отречения Николая II от российского престола оставались считанные дни.

2

А события приобретали крутой оборот.

Около часу дня пришло известие, что взбунтовавшиеся солдаты овладели Петропавловкой. Прошел панический слух, что крепость готовится открыть огонь по Адмиралтейству, и как бы в подтверждение по окнам здания действительно было сделано несколько шальных выстрелов.

Перед вторичным уходом из Адмиралтейства отряд разоружился, и восставшие не проявили к ним никакой враждебности. Напротив, минутное оцепенение толпы прорвалось и вылилось в форму шумных приветствий: винтовки опустились, толпа кричала «ура» и кидала в воздух свои шапки. Фомин подал команду, и роты, четко печатая шаг, грянули песню: «Взвейтесь, соколы, орлами…»

Так закончилась эпопея защитников последнего бастиона монархии.

Между тем события развивались невероятно стремительно. Поздно вечером 1 марта, когда царь уже находился в Пскове, Алексеев телеграфировал ему, что нужно даровать не «министерство доверия», а министерство, прямо ответственное перед Думой.