От Трумэна до Рейгана. Доктрины и реальности ядерного века

Другой пример. В начале пребывания Эйзенхауэра у власти Э. Хьюз сочинял речи для президента. В них он вкладывал и свои личные взгляды, показав себя активным защитником политики «холодной войны». Насколько большой сдвиг произошел в мышлении Хьюза, говорит его книга «Америка уязвима». В ней он констатирует, что США «повсюду потеряли истинную перспективу политической реальности»[619]. Он пишет, что оказались опрокинутыми не только теории «холодной войны», различные воинственные доктрины, но и понятия американцев о свободе, законе и т. д. Что же касается внешней политики последних лет, то она была, по признанию Хьюза, ошибочна по своим предпосылкам и бесполезна по результатам.

В такой постановке вопроса — ключ к пониманию складывающихся настроений. Раньше даже «либеральные» критики атаковали внешнюю политику с позиций глубокой убежденности, что США держат в своих руках судьбы мира. Иными словами, и в подобного рода критике звучали высокомерные ноты: ничто, мол, не может поколебать «американское лидерство». Отсюда, собственно, проистекали разглагольствования об «американском веке», о США как наследниках империй прошлого и даже всей мировой цивилизации. Но вдруг мираж исчезает.

Показательна в этом плане статья Б. Келлерман под характерным названием «Два Кеннана»[620].

В статье, посвященной историческому наследию доктрины Монро, опубликованной в сентябрьском выпуске «Нью-Йорк таймс мэгэзин», историк Гэддис Смит привел цитату из объемного доклада, который Джордж Фрост Кеннан представил государственному секретарю Дину Ачесону в 1950 году: «Мы не можем быть слишком принципиальными в отношении методов обращения с местными коммунистами… Если идеи и традиции демократического правления оказываются слишком слабыми для успешной амортизации коммунистического наступления, то мы должны признать, что жесткие репрессивные меры правительства, возможно, являются единственным решением». Такие методы, продолжал Кеннан, могут быть «предпочтительными и на деле единственными возможностями остановить дальнейшие успехи коммунистов». Назвав это «кеннановским заключением 1950 года», Смит заметил, что оно красной нитью прошло через более чем треть века американской политики.

Всего через две недели после появления очерка Смита журнал «Нью-Йоркер» напечатал «Размышления» самого Кеннана: два письма, написанных им неназванным друзьям, одно — русскому, другое — американцу. Контраст между этими недавними письмами и «кеннановским заключением 1950 года» разителен. Теперь, на 80-м году жизни, Кеннан обратился с призывом дать национальный самоотчет, с тем чтобы помочь двум сверхдержавам «избежать катастрофы». Он призывает своего русского друга быть осторожным с «психологией осажденных в крепости», которая, по Кеннану, всегда извращала советское восприятие действительности и оказывала дурное влияние на советскую внутреннюю и внешнюю политику. Американца он убеждает пересмотреть свой взгляд на СССР как на «врага» и с подозрением отнестись к американским средствам массовой информации в связи с тем, что они изображают СССР с его «наиболее страшных, безрассудных и антигуманных сторон».

Как показывают эти письма и статья Смита, Кеннан после пяти десятилетий службы до сих пор пользуется весом, по крайней мере в определенных кругах. Эти две вещи, неимоверно далекие друг от друга по своим позициям, также напоминают нам о противоречии, преследовавшем Кеннана на протяжении значительной части его карьеры. Проблема, как указывает Бартон Геллман в предисловии к своей книге «Споря с Кеннаном», в том, что существуют два Джорджа Ф. Кеннана. В 40-е и 50-е годы существовал Кеннан из статьи Смита — дипломат-практик и боец «холодной войны», который, говоря словами Геллмана, «трубил тревогу против русских и разрабатывал стратегию „сдерживания“. Ближе к настоящему, с конца 70-х годов, появился Кеннан „Нью-Йоркера“ — миролюбивый историк дипломатии, чьи труды состоят главным образом из старых рассказов, преподнесенных как современные уроки, и проповедей против ядерного оружия.

«…Этот последний из предостерегающих рассказов Кеннана о губительных результатах бездумных военных игр заставляет вспомнить „загадку Кеннана“: почему получилось так, что труды раннего Кеннана, сторонника „холодной войны“, продолжали пользоваться влиянием в Вашингтоне на протяжении 40 лет, тогда как поздний Кеннан, мыслящий миролюбец, почти напрочь был исключен из процесса выработки политики? Конечно, потому что Кеннан… неоднозначен в своих симпатиях; творцы нашей политики убеждены в своей правоте. Он скорее озабочен сохранением мира; они — тем, как выиграть войну».

Перед политической наукой возникает много незнакомых доселе проблем. Надо было объяснить суть происшедшего. Надо было привыкать, приспосабливаться к «глобальной иронии» и растущему недоверию, охватившим даже правителей «дружественных» государств. Надо было вырабатывать новые линии поведения по отношению к Советскому Союзу, да и к другим странам.