От Цезаря до Августа

Октавий прибыл в Рим вовремя. Заговорщики бежали, наиболее видные сенаторы разъехались, заседания сената были прерваны, консервативная партия, можно сказать, исчезла; удовлетворенные своей победой и немного успокоившиеся ветераны и простой народ ощущали себя господами Рима. Явившийся в этот короткий момент удовлетворения и спокойствия сын Цезаря был принят с радостью всеми производившими манифестации против заговорщиков, двумя братьями Антония, старавшимися приобрести благосклонность ветеранов, и народом, с некоторого времени уже ожидавшим наследника диктатора, который должен был выплатить каждому по триста сестерциев, завещанных Цезарем. Наконец-то будут у них деньги. Советы, данные ему тестем и повторенные в Риме его матерью, не поколебали решения Октавия;[111] не теряя времени, он тотчас стал повсюду появляться как сын Цезаря. Однажды утром с большой свитой друзей он отправился к претору Гаю Антонию заявить, что принимает наследство и усыновление;[112] не дожидаясь, пока будут выполнены формальности усыновления, он принял имя Гай Юлий Цезарь Октавиан (мы будем с этих пор называть его Октавианом, чтобы не путать его с приемным отцом) и пожелал сказать речь народу. Он не был магистратом, но так как должен был заплатить по 300 сестерциев каждому плебею, то Луций Антоний в качестве трибуна охотно согласился представить его народу. И Октавиан произнес речь, в которой, совершенно не упоминая об амнистии, превозносил память диктатора и объявлял, что без замедления заплатит завещанные Цезарем деньги, что немедленно займется приготовлением к июлю игр в честь побед Цезаря, так как это было его обязанностью в качестве члена коллегии, которой поручено их устройство.[113] Умолчание об амнистии, кажется, встревожило Аттика и Цицерона.[114] Напротив, простому народу речь очень понравилась. Итак, 300 сестерциев будут наконец розданы! Чтобы уплатить их, нужны были, однако, наличные деньги.　

Октавиан сам имел состояние — его дед, как мы видели, был богатым ростовщиком из Велитр, а завещание Цезаря делало его обладателем трех четвертей огромного богатства, собранного диктатором в последние годы благодаря добыче в гражданских войнах и состоявшего, вероятно, из большого числа домов в Риме, обширных земель в Италии и еще более ценной собственности, весьма многочисленных рабов и вольноотпущенников, ибо права патрона над ними переходили к наследнику. Наличными деньгами Цезарь оставил только сто миллионов сестерциев, которые Кальпурния передала Антонию Октавиану, следовательно, нужно было подождать возвращения Антония и спросить у него свои деньги.

Натянутые отношения май 44 г. до Р. X

Но радостный прием, оказанный Октавиану, не мог продолжаться долго. Если борьба между консерваторами и народной партией не много ослабла после бегства заговорщиков, то подозрения и злоба, оживленные недавними волнениями, скоро должны были снова ее возобновить. Приход большого числа ветеранов, прибытие большого числа повозок с оружием,[115] расхищение сумм государственного казначейства беспокоили консерваторов; расположение их к Антонию, проявившееся после 17 марта, с каждым днем уменьшалось и переходило в досадное недоверие.[116] Другие, особенно многочисленные родственники и клиенты заговорщиков, были недовольны Октавианом за его первые происки; они боялись, что он не захочет принять амнистию. Таким образом, даже в эти дни относительного спокойствия с каждой минутой трудностей становилось все больше.　

Однажды, когда Долабелла показался в театре после разрушения алтаря, его приветствовала бурными овациями наиболее знатная часть публики;[117] а в другой раз, когда Октавиан — по-видимому, на играх, данных эдилом Критонием с опозданием более чем на месяц по случаю апрельских беспорядков, — хотел принести золотое кресло Цезаря, то несколько трибунов воспрепятствовали этому под аплодисменты сенаторов и всадников.[118] В общем, положение было до такой степени неопределенное, что если и возможны были временные мирные перерывы, но нельзя было надеяться на окончательное успокоение.

Социальная неустойчивость