От Византии до Орды. История Руси и русского Слова

На мой же взгляд, важнее и плодотворнее другой аспект проблемы: в начальной истории Руси ее «центр» находился близко к южной границе (от Киева до притока Днепра реки Рось, которая так или иначе была пограничной, всего лишь полтораста верст); на границе располагался и другой, северный «центр» Руси — Ладога. Днепр выводил Русь в Черное море, а Ладожское озеро и вытекающая из него Нева — в Балтийское. И в этом заключалось глубокое и богатое историческое содержание: для созидающейся великой государственности и культуры необходима была эта прямая открытость в мир. Само собой напрашивается естественное сопоставление: Петр Великий в 1703 году перенес столицу из глубины страны на морскую границу с Западом. А в XII веке осуществился как раз обратный исторический ход: перенос центра в глубь страны, в ее условный «центр».

Этот перенос, это поистине великое переселение было, без сомнения, чрезвычайно нелегким делом: ведь даже по прямой линии Владимир отстоит от Киева на тысячу километров; к тому же на водных, речных путях приходилось преодолевать тяжкие волоки, а по дорогам через могучие девственные леса (напомню, что Владимирская земля называлась и «Залесской») нужно было не только проезжать, но и в прямом смысле прокладывать путь. И тем не менее переселение свершилось.

Как отмечает современный украинский историк, из южной Руси во Владимирскую «шли в плодородные районы ополий[508] земледельцы, градостроители, ремесленники, художники-иконописцы, зодчие, книгописцы»[509].

Стоит упомянуть еще об одной точке зрения, присущей русской историографии: Киев, мол, потерял первенствующее значение потому, что половцы и другие степные племена перерезали столь важные для этого города торговые пути на юг и юго-восток; именно потому Киев и «захирел». Но это умозаключение имеет заведомо поверхностный характер. Во-первых, как показал еще выдающийся востоковед А. Я. Якубовский (1886–1953) в своей работе «Дешт-и-Кыпчак (Половецкая степь) в XI–XIII вв. до прихода монголов», «было бы глубочайшим заблуждением считать, что между русскими… и кочевой половецкой степью отношения сводились только к постоянной вражде… отношения между русскими князьями и половецкими ханами не мешали нормальному ходу торговли. Купцы со своими товарами свободно проходили с одной стороны на другую, нисколько не рискуя подвергнуться нападению… Ипатьевская летопись под… 1184 г. сообщает… „Едущим же им и устретоста гости, идущь… ис Половець, и поведома им, яко Половци стоять на Хороле“. Приведенный факт — не случайное явление. Свобода прохода караванов через враждебные лагери весьма характерна»[510].

Во-вторых, совершенно верно говорится в очерке Р. М. Мавродиной «Киевская Русь и кочевники» (здесь дан обзор изучения проблемы, начиная с XVIII века) по поводу сокращения торговли Киева с югом в XII веке: «…во времена господства половцев в Причерноморье торговые пути уже не играли такой большой политической роли… иначе в Русском государстве нашлись бы силы для защиты этих путей, как было, например, в X–XI вв.»[511].

И в самом деле: торговля с Византией, Закавказьем, Хорезмом, Багдадом, которая на ранних этапах истории Руси была одним из существеннейших проявлений необходимого тогда «выхода» в мир, во всю евразийскую Ойкумену, в XII веке уже не имела прежнего — первостепенного, в определенном смысле даже решающего для развития русской государственности и культуры — значения. И торговая роль Киева ослабела вовсе не по воле половцев, а по внутренней «воле» самой истории Руси.

Разумеется, торговля — лишь одна из сторон того «выхода» в мир, о котором идет речь. Роль Киева как «центра», находящегося тем не менее — как ни странно — очень близко к тогдашней границе Руси, снизилась к XII веку не только в этом плане, но и в целом ряде отношений. И именно поэтому стал и возможен, и необходим перенос столицы в «действительный» центр Руси.

Нельзя не сказать, что многие историки выражали «сожаление» по поводу неизбежно произошедшего после этого переноса резкого умаления роли и даже прямого упадка Киева. Особенно горько и подчас даже гневно высказывались об этом украинские историки, в частности, наиболее знаменитый из них М. С. Грушевский (1866–1934).

В своем труде, посвященном именно той эпохе, когда совершилось перемещение центра Руси во Владимир, М. С. Грушевский подверг исключительно суровой критике деятельность Юрия Долгорукого и его сына Андрея Боголюбского, осуществивших это самое перемещение — хотя предпочел умолчать об изначальной роли в этом деле отца Юрия, Владимира Мономаха, стремясь представить его преданным «киевлянином». С другой стороны, М. С. Грушевский чрезмерно высоко оценил последних (перед «перемещением») киевских князей, не помышлявших об уходе на север, в частности, одного из внуков Владимира Мономаха, Изяслава Мстиславича.