Песня заканчивается, и Селеста, раскрасневшаяся и безумно довольная собой, спускается с барной стойки и с широченной улыбкой направляется ко мне. А я по-прежнему зол на нее. Ну что тут сказать? Простебала она меня конкретно.
Француженка подходит ко мне вплотную, берет из моих рук бутылку пива, к которой я на протяжении всего ее танца даже не притронулся, и делает глоток.
— Ну и что это было? — сурово спрашиваю ее.
— Я посвятила тебе песню и танец, — улыбается во все тридцать два. — Пойдём отсюда? — хватает меня за руку и тащит из бара.
Когда мы выходим на улицу и отходим от заведения на более спокойный участок тротуара, я резко останавливаю ее за руку.
— Это расизм! — возмущённо восклицаю.
А она только смеётся.
— Хочешь сказать, что ты так не живешь?
— Конечно, нет! У меня нет банка в машине, а машины в самолете, а самолета на яхте! — цитирую строчку из песни.
— Слушай, по тебе видно, что ты клубный мальчик. Хочешь сказать, что ты не завсегдатай ночных заведений?
Она зажала меня в угол. Вот что ей ответить? Она снова права. Да, я завсегдатай ночных заведений. И почему-то сейчас впервые в жизни мне становится стыдно за это. Лучше бы книги читал вместо того, чтобы по клубам шататься.
— Это уже в прошлом! — говорю ей твёрдо, а на самом деле говорю это себе. Всё. Максим прав. Пора завязывать с такой жизнью.
— Ты мой прекрасный русский незнакомец, — обвивает мою шею руками, встаёт на носочки и целует меня в губы. Я не хочу отвечать на ее поцелуй, но в итоге все-таки сдаюсь и обнимаю ее в ответ, крепко целуя.
Пока ласкаю ее губы, вспоминаю, как она двигалась под музыку. Селеста замечательно танцует. И почему она на Монмартре сказала, что у нее нет слуха? Она очень даже попадала в такт музыке.
— Ты занималась раньше танцами? — спрашиваю, когда мы прерываем поцелуй.
— Нет, никогда.
— Ты очень хорошо танцуешь.
Селеста резко меняется в лице.
— Нет, я ужасно танцую. Танцы — это не мое.
— Я не мог оторвать от тебя глаз. И половина мужчин в этом баре тоже.