Отава

Шел Ленька первым… Пробивался с трудом, раздирая руками камыш и бурьян, связанный ползучкой. С непривычки тер шею ремень автомата, о ствол и приклад больно стукался локтями. Ноги со чмоком уходили в холодную вонючую топь. Где-то тут есть тропка, но найди ее… Днем не уследишь за ней: то ныряет в камыш, подбираясь к самой воде, то гребется по крутому забурьяненному склону вверх, к глинистому яру. Тропку эту пробила бродячая скотина. А у людей путь свой; там, наверху, над самым яром, весело бежит желтой лентой дорожка. Кабы по ней, наверняка уже подходили бы к питомнику.

Позади тяжело ступал Молчун. Нес вещмешок со взрывчаткой. За ним держались Сенька Чубарь и Колька с автоматами наизготовку. Прикрывал Гринька. Налегке шел, с пистолетом. Пробирался вдоль яра, цепляясь свободной рукой за глинистые выступы.

Только что взошла луна. Огромная, круглая и красная, цвета неостывшей крови. С неохотой бурела темно-та над сумрачной степью. Вдали едва наметился Терновский бугор. Ночь покойная; беззвучным серебряным шелестом переливается звездное небо. Внизу, ближе к воде, прохладнее, чем здесь, сверху. Высовывая над яром голову, Гринька лицом ощущал теплые волны воздуха; доходит он сюда со степи, пахнет пылью, полыном. Редко вскрикнет птица спросонок, заплачет младенцем сова; в камышах крякнет утка, саданет об воду сом.

Из-за поворота речки выступил черной скирдой Панский сад. Снизу подала голос кряква, Сигнал. Гринька метнулся на звук. Крепкая рука легла на плечо. Вгляделся: Ленька. Тут же сидели на корточках все. Ленька кивком указал вверх. Гринька исчез. Вскоре прокричал сычом.

В Панском саду сделали привал. Устроились в тернике. Младшие братья Долговы заняли посты: Гринька прилег у яра, а Колька выдвинулся в сад.

Широко, вольно разбросал Ленька ноги. Почувствовал, что смертельно устал. Вчера утром он выехал на велосипеде в Ермаковку. Обедал у тетки Евдокии, материной двоюродной сестры. А к вечеру был уже на степной речке Большая Куберле, притоке Сала. Засветло отыскал нужные ориентиры. По полустертым точкам и черточкам от химического карандаша на сигаретной пачке нашел то, за чем ехал, — Андреев парашют. Отрыл его из земли, уложил в мешок. С этим грузом на спине всю ночь путал по глухим проселкам, сторонясь даже заброшенных бригадных землянок. К свету только попал в лесопосадку возле хутора Веселого. Вечером уже добрался на ерик к птичнику. В станицу вошел после захода солнца, крадучись, где его ждали ребята…

На какое-то время в Леньке шевельнулась тревога: Андрея все еще не было у Картавки. Тотчас подумал и о том, что его могли прихватить с собой в Веселый. А как это обернется для них, хуже или лучше? В случае какой нужды Андрей помощи им оказать не сможет. Будет он в станице или в хуторе эту ночь, все равно. Раскрывать себя он не имеет права. Уничтожение вражеского аэродрома — задание его — важней нынешней диверсии и даже их собственных жизней. Наоборот, все надо подстроить так, чтобы отвлечь от него все возможные подозрения. То, что Андрей «задружил» с Воронком, Бекером, Степкой Жеребко, приобрел веру и уважение у отца, — это хорошо. Но непонятно поведение Никиты. Дома за столом, когда речь заходит о Большаке, он отводит от него, Леньки, глаза, старается наблюдать исподтишка, незаметно. Что всполохнуло его? Рядом заворочался Сенька — мучил кашель. По шелесту бумаги догадался, что он собирается свернуть цигарку. Дернул за полу: не вздумай, мол.

— Терпения нету… Кашель, гад… Забухал простуженно и Молчун.

— Молчуна вон тоже дерет…

— Черти. В рукав только…

Ленька прилег опять. Щекой ощутил: место на автомате, где он пригрел, уже успело остыть.

Устраиваясь поудобнее, силился вспомнить: о чем он думал? Но перебил Молчун. Подползая к Сеньке, задел его ногой в локоть. «Босой!» Сперва не поверил себе. Дотронулся: точно, босой. Подошвы холодные как лед, мокрые. Представил берег, по которому шли, озноб покрыл все тело.

Как он проглядел с вечера еще! Стыд ожег Леньке щеки. Рывками расшнуровывал ботинки. Толкнул Молчуна в бок, сказал шепотом:

— На вот…

Вглядывался Молчун, стараясь угадать в потемках, что ему суют.

— Ботинки.

Но красноголовый ухом не повел. Вмешался Сенька. Склеив языком цигарку, внес предложение:

— А ежели нам наверх выбраться, по этой стежке, а? Боюсь, к свету не добредем…

Масла только подлил в огонь. Ленька сердито встряхнул Молчуна за плечо, повысил голос:

— Обувайся!

Это уже был приказ. Молчун долго сопел и отдувался, пробуя то один ботинок, то другой. Наконец высказался, что с ним случалось редко:

— Куда… на нос?

За горячкой Ленька и не подумал, что ботинки его действительно могли быть малы такому верзиле.

— Зараз чулки мои… Они шерстяные.

Сенька, ткнув в рот самокрутку, стал стаскивать сапоги.

В путь тронулись минут через десять. Молчун, потянув последний раз цигарку, сдавил огонек пальцами; окурок не бросил наземь, вернул Сеньке. Тот всунул его в жестяную табачницу. И это не ускользнуло от Леньки. Без напоминаний соблюдают приказ: никаких после себя следов!