Отава

Лопнули планы и у Карася. Всю последнюю неделю пропадал возле лесопитомника. Телка своего, буренького, белопахого, изнурил — гонял на веревке по куту в поисках травы позеленее да послаще. Установил, где собачьи будки и охранщики прохаживаются, столбы пересчитал, на которые натянута колючая проволока. Он же, не кто иной, Карась, нашел и тайный лаз под эту огорожу. Там, где Сал делает петлю, питомник одним краем упирается в яр. Заросли бузины нависают над обрывом; проволока прямиком тянется через эти кусты шагах в двух от обрыва. Обрыв невысокий, в рост человека. В этом самом месте глазастый Карась доглядел промоину, старую, заросшую бурьяном и засыпанную листьями; когда-то был сток дождевой воды. Сверху, сквозь заросли бузины, ее не видать. Не особенно выделяется она и снизу, с обрыва. Это для всех, но не для Карася. И не надо таскаться с лопатой, листья и бурьян можно разгрести руками. Перехватил кусачками одну проволоку, самую нижнюю, и лаз готов.

Ленька похвалил его за находку, даже подарил складной нож с надломанным кончиком маленького лезвия. Карась, поглаживая в кармане костяную колодочку, сиял, строил планы и рисовал картины одну краше другой, как он подложит под цистерну толовую шашку и поднесет к шнуру зажигалку (зажигалки той еще не было в кармане, но Ленька непременно ее даст).

А нынче вечером у качуринского тополя, куда Карась прибежал раньше всех, Ленька ни с того ни с сего отвел ему «особое задание» в предстоящей ночной операции.

— Тебе, Карась, особое задание. Будешь возле полиции, пока из ворот не выедут верховые, человек до десятка, а то и больше. Тачанка, может, с ними. Направятся за парк, в сторону Нахаловки. Если два-три человека… сиди. Ясно?

У Карася слезы навернулись. С надеждой оглядел братьев, но те стояли хмурые и такие недоступные, как облака эти, что нависли над Салом.

— Проводишь немного их, — продолжал Ленька, — и аллюром до моста. Тут тебя будет ждать Гринька. Передашь ему: уехали, мол. Останешься на его месте и не своди глаз с Картавкиной хаты. Там должна стоять Бекерова машина. Придет туда и полицай, «седьмой». Ты знаешь его… Тогда можешь и домой. Ясно?

Возле полиции Карась побыл долгонько. Прошел в конец улицы (комендантский час еще не настал), вернулся обратно. На крыльце полиции светились цигарки, бубнили голоса. Нырнул в чью-то калитку напротив и пропал в палисаднике. Продрог весь, особенно босые ноги, пока во дворе послышалось конское ржание. Погодя со скрипом раздвинулись белевшие в сумерках ворота, и оттуда вывалилась темная, плотная масса верховых. С места взяли рысью. По набитой сухой дороге отчетливо доносился перестук колес тачанки. Свернули за парк, в улицу, что вела на греблю.

Разогнался было вслед, но куда — где-то уже в Нахаловке заливались собаки, провожая их. Во весь дух помчался назад. Согрелся, отошли и ноги. Гринька ждал его в канаве Картавкиного огорода.

— Уехали! До черта! Шапок десять насчитал и бросил. Куча целая. И тачанка с ними. Туда и повалили, в Нахаловку.

— Пригнись. — Брат стащил его за руку вниз. — Луна вон выходит.

Гринька выпрыгнул из канавы, присел на корточки.

— Тут и будь. Удобно. И затишок. Бекер у Картавки. Вон машина, видишь? Безрукого черт еще притащил, — недовольно сообщил он. — А того нету, «седьмого»…

— А могло быть, с теми ускакал? Сдается, Серый его мелькнул.

— Мало их, серых…

Помолчали, прислушиваясь к собачьему лаю где-то неподалеку.

— Слушай, Гринь… а Гринь? — Карась дернул брата за штанину. — А на что он тут сдался, «седьмой», а?

— Как на что?.. Самогонку пить. Больше пьяных полицаев— для нас лучше.

Карася водили за нос. Братья водили, водил Ленька. Но это казалось им; парнишка давно приметил, что полицай с чернильной цифрой «семь» на повязке — необычный полицай. Пробовал узнать от братьев, но скорый на руку Колька дал подзатыльник; на том любопытство его оборвалось — пускай будет и обычный. Продолжал наблюдать. Узнал имя, где живет, кличку его коня. Даже понимал, зачем «седьмой» должен быть нынче у Картавки. А у Гриньки спросил так, для отвода глаз.

Брат все глядел на поворот дороги, что ведет на площадь от моста, там должен показаться «седьмой».

— Нету… — Карась еле разлепил губы.

Внизу, у моста, раза два кряду прокричал сыч. Крик страшный, как плач. Гринька подал такой же голос и заторопился.

— Посиди, не будет — мотай до Ивиных. Передай Галке, нету, мол, «седьмого» у Картавки.

Будто леший, пропал из глаз. Сидел на корточках, так и скользнул по пологому спуску, к камышам. И как Карась ни напрягая слух, ни от, ин камешек не сорвался за ним.