Отава

В густых влажных сумерках Андрей неясно различал лицо Приходько. И хотя в голосе не уловил никакой тревоги, по привычке сунул руку в карман шинели, где у него хранился браунинг.

В кабинете начальника полиции накурено, хоть топор вешай. Лампа на стене чадила, и на нее никто не обращал внимания. Сам Качура сидел в кресле, в руках у него «тот» конверт; Степан Жеребко один занял подоконник; еще двое или трое старших полицейских чинов разместились на стульях под портретом фюрера, а Воронок сутулился у порога на корточках. У него был вид рассерженного хорька — подставь сапог, и он вцепится в него острыми зубами.

— Кто тебе всунул эту хреновину? — спросил гильфполицай строго, вертя конвертом.

— А черт его знает. — Андрей пожал плечами. — Ввалился в дежурку вот такой клоп. Картуз на нем… В руках— кнут. «Ты самый главный?» — спрашивает. «Я». — «А не брешешь?» Хотел ему по шеям дать, а он вытаскивает из-за пазухи этот конверт и сует. А тут Приходько… Завозился со сдачей дежурства — позабыл и о конверте и о пацане. А что в нем?

Вынул Качура сложенный вдвое листок, прочел.

— Да-а… — Андрей сдвинул на лоб папаху. — А может, он еще тут огинается, нарочный-то? Эй, дневальный!

— Шумели уже, — отозвались из дыма.

Стало ясно, здесь раскол: одни, с самим «гильфом», не верили этой писульке, другие, Воронок, а может, он один, были сторонниками немедленного «принятия мер». Понял Андрей и то, что слово его в этом споре последнее.

— Дела как сажа бела. За ночь этот… парашютист ого куда двинет. А там, может, и не один он…

Огляделся, куда бы сесть, подтащил свободный стул к порогу, поближе к Воронку. Почесываясь, сказал:

— Времени у нас только в затылке почесать.

Уловил на себе быстрый вспыхнувший взгляд Воронка. «Так и есть — один был». Успел подумать: «Хорошо, что заболтался на крыльце с Макаром и не ушел, а то бы Ленькина затея с «доносом» и всей подготовкой могла лопнуть». Еще подбросил в огонь соломки. Спросил умышленно у Воронка:

— А далеко тот Веселый?

— Натопаешься.

Почуяв в Андрее опору и единомышленника, Воронок на корточках подвинулся к нему, облокотился на край стула. Глядел на начальника выжидающе и колюче.

Качура, погасив окурок о ножку кресла, бросил его на стол — пепельница забита.

— Соседей дал бог нам сдобных, — сморщил он лоб. — Теперь охотников много ожидай. И сверху и снизу. Аэродром этот…

— Ны було печали, так чорты накачали, — поддакнул «хохол».

Илья Качура встал. Разминая отекшие в неудобном кресле ноги, прошелся от стола к двери. Поправляя кобуру, повелел:

— Ты, Большак, тоже сбирайся.

— Господин гильфполицай, — Андрей поднялся, — сутки целые отломал…

— Гм, сутки… Ежели понадобится на то, неделю подряд ломать будешь.

— Подождать бы хоть часок. Повечерять сбегаю…

— Ни минуты!

Крутнулся на каблуке, уставился на Приходько:

— Сам тут с молодняком воюй. Я к утру буду. А там, как дело укажет… Господин Жеребко, объявляй седловку.

Андрей вышел на крыльцо последним. Макар все сидел на перилах, на том же месте, попыхивая в темноте цигаркой. Во дворе — топот, окрики на лошадей… Остановился в раздумье. Поездка эта в план не входила. Последние дни он спешно завел дружбу с Бекером. Найти унтера трудности не составляло — каждый вечер он бывал у Картавки (возле плетня стояла и его мятая серая машина). Но с ним нужно пить. И Андрей пил. Даже в полиции пошли разговоры, что Большак наконец освоился со степным климатом и хлещет Картавкино зелье не хуже самого Степки Жеребко. Вот подручный ему попался жидковат — Бекер. После пятого стакана начинает что-то молоть по-своему, страшно выкатывая водянистые глаза с телячьими ресницами, бить себя в грудь, а еще один — сворачивался клубочком под загнеткой и мирно посапывал. Нынче они должны пить спорную. Ставил Андрей — проспорил в каком-то пустяковом деле. Жалость взяла его, завздыхал:

— Эх ты, мать честная… И надо же вот сегодня… А ты чего, дядька Макар, домой не топаешь? О тебе забыли.

— Оно ить и я так думаю. А мать при чем тут? — полюбопытствовал Макар.

— Ехать вот… Бекер еще подумает черт-те что… Проспорил я. Ну, договорились. Теперь ждет там.

— И много проспорил?

— Четверть. Так, сдуру…

— Эхма, — уже серьезно забеспокоился Макар.

Андрей остановился на нижней ступеньке, еще повздыхал. Не выдержал соблазна Макар: выплюнул окурок, встал с перил.

— А мне, случаем, ежели заглянуть, упредить, а? Так и так, мол. Чорты его батька знают, оно же кабы русский, а то вовсе немец…

— То-то.

Андрей горячо попросил:

— Дядька Макар, выручи! Вот тебе деньги. Разъясни. Немец, немец, а понятие тоже имеет — служба. Не стесняйся, мало будет, доплачу сам Картазке.

— Да оно ить как сказать… Мы не супротив.

С облегченным чувством бежал Андрей к конюшне седлать Серого.

Глава восемнадцатая