Отава

Крякнул Илья довольно. На пододвинутый Захаровной стул расселся важно; скрипя им, поискал отяжелевшему телу удобное положение. Сел к столу и Воронок. Макар один топтался у порога, ухмыляясь, кривил на сторону носатую морду — не знал, куда девать глаза.

— Пан Денисов, приступай…

— Да оно ить, братушка… — мнется Макар.

— Ну?!

— Господин гильс… гильх… полицевский…

— Пан Денисов!

— Что нужно вам? — спросила Любовь Ивановна. Илья плотнее сдвинул светлые брови; осматривая ее оценивающе, как цыган кобылу на базаре. Не погасил и ухмылку в лихих глазах, с какой порог переступал. Сбил красноверхую папаху на затылок, перекинулся взглядом с Воронком.

Воронок хлопнул себя по нагрудному карману гимнастерки, сказал хрипло:

— С обыском пришли. Вот ордер.

Оттеснив от двери кума, Захаровна ткнулась было в чулан, но Воронок успел окликнуть:

— Куда, старая? Назад вертай. Самогонка есть, говори?

Отмахнулась троекратно Быстриха скрюченной щепотью, как от нечистого, побожилась:

— Вот те хрест, спокон веков не займаюсь таким делом.

— Брешешь, — не поверил Качура.

— Она в матери вам годится, постыдились бы.

— Заткнись, комис-сар-ша. Кажи, деньги есть?

Разгадала наконец Любовь Ивановна, зачем пожаловали ночные гости, легче стало. Запахнула потуже махровый дымчатый халат на шее, пряча розовый кончик комбинации, глянула на начальника полиции с усмешкой, ровно крапивой по глазам провела.

— С этого бы и начали, господин Качура.

Хватил Илья по столу кулаком; лампа, подвешенная к потолку, замигала.

— Комис-саршша… Откомиссарилась! Наша теперь власть, русская. Развязывай мошню. Ну?!

Любовь Ивановна притушила верхними веками светлячки в глазах — отражение фитиля.

— Какие деньги?

— Не нахапали? Зна-аем вашего брата… Запрокинув голову — папаха свалилась на пол, — смеялся Илья на весь дом, выставив напоказ крупные желтоватые зубы.

Всю силу собрала Любовь Ивановна, чтобы достойно ответить этому человеку:

— Я честно зарабатывала их, господин Качура. По ночам с ножом не ходила…

Даже Воронок оборвал смех. Потупив девичьи глаза, осматривал свои копыта-руки. Затея эта его — пойти растребушить комиссаршу. Все одно немцы не сегодня, так завтра решку наведут ей. Да кстати, и с Картавкой рассчитаться. Черт страшная, берет только советскими. А где их набраться? Небось с полчувала уже вывалили ей. Все, что хранилось в полицейской казне. А немецкие марки за версту не показывай. При Бекере заявляет, не моргнув глазом: «Мне с ними до ветру укажете ходить?»

— А у комиссарши есть. Натоптала наволочку, как жидовка. Про черный день жилит, — выставлял все новые доводы Воронок.

Качуре по душе пришлось предложение. И не так из-за денег (Картавке можно вовсе не заплатить), сколько глянуть на самое комиссаршу, жену давнишнего врага, Красного Беркута (с сыном его уже знаком). Опорожнили для смелости четверть и пошли, упросив Картавку подождать с расчетом до завтрашнего вечера. Пообещали расплатиться «комиссарскими». По дороге сбили упиравшегося Макара. Хоть и крепко был выпивши, а понимал дурную затею. Отнекивался, пока не нажал сам щуряк:

— Желаешь чистеньким остаться перед Советами? Не-ет уж, пойдешь, красный недорубок.

И пришли.

— Добром кажу… — подрожал ноздрями начальник полиции. — Чуешь?

Любовь Ивановна, ни слова не говоря, прошла в спальню. За ней, понукаемый Качурой, потащил грязные сапожищи и Макар.

Илья подмигнул Воронку: обошлось, мол, без особых хлопот. Довольный и оборотом дела, и смотринами комиссарши, развалился на спинку стула. Ловил сигаретой увертывающийся голубой огонек в зажигалке, а сам косился на Захаровну, все так же стоявшую у дверной притолоки. Разгоняя от себя дым, с усмешкой заговорил с ней:

— Отшикувалась, стара? Зятек-то в Волге. Раков кормит. Моли бога, пацана выпустили. Моя власть, быть бы ему на мыльной шворке.

Безобидно похлопала Захаровна реденькими вылинявшими ресничками.

— Не дал господь бог жабе хвоста, добрый соседушка.

— Гм, хрычовка, — хмыкнул сосед.

Повернулся на шаги из спальни. Удерживая дыхание, глядел, как колышутся длинные полы дымчатого халата, подбиваемые изнутри коленями. Упустил момент, когда она положила на стол кожаную с обтертыми боками сумочку. От неловкого поворота головы запершило в горле. Прокашливаясь, показывал на сумку.

Воронок вывернул ее в момент — на скатерть высыпалось несколько мятых бумажек, красных, тридцаток, а остальные помельче. Одним оком прикинул, что этих капиталов хватит расплатиться с самогонщицей не боль-ше как за четверть.

Переняла Любовь Ивановна их скрестившиеся недоверчивые взгляды, пояснила:

— Все, что есть в доме.

Пан Качура прищурился.

— Бреш-шешь.

Вся кровь кинулась от лица прочь. Сцепила Любовь Ивановна руки на груди, отошла к печке. Прижмурила глаз, чтобы унять тик в нижнем, не то в верхнем веке.

— Ищите.

Медленно поднимался Качура. Обеими руками обхватил лакированную желтую кобуру. Новый, необдерганный шпенек зацепки не давался, дуром тянул крышку. Дрожа ноздрями, отрывал слова от чего-то крепкого по одному:

— К стенке!.. И ты… стара! Рядом… тут… Покажу! Комиссарские…