Отава

— Да, батарейка совсем иссякла. Запасной нет? Показал Горка пустые руки: в том-то и дело, мол, что нет.

— Жаль. Сгодилась бы штука.

— В Сал закину!

Непонятны были и внезапная злость Горки, и слезы, готовые брызнуть из глаз. «Боится, не верну?» — подумал Мишка.

Сквозь слезы признавался Горка:

— Не мой это… Дали. Никишка вон Качура. Еще и конфету сунул… Больно нужна она, конфета его. Да и фонарик тоже.

— Мишка отдал фонарик; чуя недоброе, тоже встал на ноги. Щурился на замшелую тесовую стену сарая. Ясно представил тот душный солнечный полдень в Лялином куту возле Сала… Мокрое, распаренное лицо Никиты и глаза его — бегающие, уклончивые… Восстановил и разговор их с Ленькой за подвальной дверью… Вот он, враг! Смерть Федьки — его рук дело, Никиты. Мало ему того… Теперь добирается до самого сердца организации. Коварно прет, гад.

Расстегнул ворот серой рубахи, повел шеей. Переняв испуганный взгляд Горки, отвернулся. Незряче глядел на качуринский тополь. И сию же минуту в нем все запротестовало, встало на дыбки: «Парнишка пришел за помощью, за советом, а я…» Катнул ногой ось. Взбил копной ему волосы, улыбнулся:

— Ну-ну? Чего ж замолчал?

Потупился Горка, засмущался. Ковыряя ногой мягкую унавоженную землю, продолжал увереннее:

— Подговаривал, чтобы я глаз не сводил с Ивиного двора. Кто приходит до них… И днем и ночью… Даже на тополь посылал, чтобы виднее было. Да и к вам глядеть… За тобой.

Мишка, играя пистолетом, посомневался:

— Кто там ходить будет…

— Гм, кто… Ленька вон да Сенька, хуторной… А потом и полицай…

Глаза у Мишки замерцали тревожно, недоверчиво:

— Какой полицай?

Щелкая фонариком, Горка разъяснил:

— А у тетки Ганочки квартирует. Вон труба, за Ивиными. Папанька мой говорит, он не простой полицай… Да и на тряпочке у него седьмая цифра стоит. Это близко. У дядьки Ильи первый номер. Начальник, гильфполицай, по-нашему значит— высший. У Степки Жеребко, помощника, — второй, у маленького там, Воронка, — третий… И так спускаются вниз. Этот — седьмой. А у Никишки вовсе двенадцатый. Но он тоже в начальстве.

Опустил Мишка пистолет в карман.

— Он что же, седьмой тот… бывает часто?

— Да бывает… И ночью. С Ленькой они больше. И на охоту ходят в степь.

Мишка тотчас подумал на военного, какой сидел тогда в горнице у Ивиных. Представив белозубую улыбку его, решил: «седьмой» и «пленный», в подвале, одно лицо. «Не провокатор?.. — обожгла мысль. — Не заодно с Никитой они?» Пока подворачивал рукава, взяли сомнения:

— А какой он из себя? Полицай тот. Одет во что?

Горка хмыкнул: имеет ли то значение? Но ответ дал;

— Да в зеленом, как и все… А еще папаха. Большаком кличут его.

Не ускользнуло от Горкиных цепких глаз, с каким усилием Мишка пытался представить полицая. Поспешил помочь:

— Да я покажу его. Должно, и зараз он там. Айда? Недолго раздумывал Мишка. Он ищет для себя дела, чтобы вернуться к друзьям не с пустыми руками. А дело ищет его. Вот оно.

Сорвались с места бегом. Придерживая карман с пистолетом, Мишка едва поспевал. Горка юркнул в дыру, а он, не сбавляя ходу, схватился за выбеленный от давности вербовый стояк и легко махнул через денисовский плетень.

Глава двадцать четвертая

Увидал Мишка загадочного полицая в полдень. Столкнулись нос к носу. Утренний визит с Горкой был впустую. Битый час прождали они в ивинской кукурузе, пока из кухни не вышла Галка и не набросила за собой на двери цепок. Понятно: никого.

После обеда бабка вспомнила: у кур с утра еще вышла в корытце вода. Откомандировала тут же его с ведром на Сал, к роднику.

Мишка прибежал. Черпанул воды, поднялся на яр. Загляделся на синие шапки курганов по бугру. Услышав поблизости шаги, повернул голову. Ветерком дунуло в лицо. «Он!» В защитном, папахе, и белая повязка на левом локте. Ступает по дорожке легко, четко — натренирован, отработан шаг. Крепкая шея и покатые плечи выдавали в нем ту же ловкость и силу, что и в ногах. Сомнений не было — тот, который сидел на бюро.

Остановился полицай метрах в десяти не доходя. Выщелкнул из пачки сигаретку; прикуривая, мельком поднял глаза. Мишка подобрался весь: «Узнал меня, нет ли?» Ждал, вот обратится он к нему; челюсти свело от напряжения, не дышал. А шаги рядом — пружинистые, даже сучок не треснет под ними. Не утерпел: глянул ему прямо в глаза. Серые, обычные, какие встречаются часто, с зеленоватым отливом. Но взгляд!.. Человек этот не знал его: не сумел скрыть как следует подступившую зевоту.

Мишка посторонился. Поколебалась уверенность, что" это именно «он». А когда полицай поравнялся, будто кто в спину толкнул: «Заговорить! Голос услыхать…»

— Сигарету… можно? — спросил Мишка. Шевельнулись светлые брови у полицая: отчего ж нельзя? Пока Мишка неумело тыкался сигареткой в огонек зажигалки, он скучающе глядел в степь, за Сал. На «спасибо» ответил движением век и едва заметным кивком. И так же пошел, не ускоряя и не убавляя свой легкий шаг.