Отава

Подождала, пока стихли шаги на ступеньках, выглянула из калитки на улицу. Стояла, подперев щеку, как чужая, не решаясь войти в собственный дом. Обернулась на скрип чуланной двери. Ленька манил ее пальцем. Подошла, ломая под цветастой завеской руки.

— Плохо ему, мама. Врач нужен. Сенька зараз сбегает. Звать к тебе будет. Придется лечь…

— А как же… — Анюта ослабила платок. — Корову бы подоить, а? Успею?

Ленька кивнул.

Выпроводив Сеньку, Ленька растопил в кухне печь, поставил ведровый чугун воды. Присел на корточки, глядел, как огонь с треском пожирает слежалую пахучую полынь. Загудело в тяге. Сзади неслышно подошел Жульба. Лизнул в шею. Обнял Ленька его, прижался щекой. Бледное, осунувшееся лицо осветилось едва заметной улыбкой. Печальная улыбка, светлая. Проступила на лице и усталость. Ох, как он устал, если бы кто знал! Душой устал. Напасть какая-то на них последние дни, черная, жестокая… Битва с врагом усложнялась борьбой в самом себе. Отречься от самых близких тебе людей! Хватит ли на это сил? Каждый час сводит их к черте — ты или тебя. Понимал: рано или поздно они все втроем встанут на эту черту. В душе не хотел ее, встречи. В тот день, когда Никита вернул ему нож, он, ошеломленный, был далек еще от этих мрачных, гнетущих мыслей;..

Но об усталости его никто не должен знать. Особенно— друзья. А от Жульбы скрывать нечего. Какие твердые мускулы у него на шее. И горячий-горячий.

Возле порога — хлопанье материных галош. Открыл Ленька глаза, но собаку не выпустил. Ждал: крикнет, по обыкновению. По тому, как вздрогнули мускулы, догадался: подобное что-то почуял и Жульба. Но мать обошла их молча; на столе цедила сквозь марлю молоко. Жульба даже не поверил, — не вырываясь из Ленькиных рук, скосил блестящие глаза.

— Чего глядишь? — Анюта переняла его взгляд.

Но голос ее на диво мирный; он в знак благодарности шевельнул гнутым мохнатым хвостом.

На базу заревела корова. Анюта беспокойно глянула на сына.

— Может, уж… прогнать мне ее, а?

Ленька отпустил кобеля. Сунул в печь жмут полыну. Отряхивая штаны, ответил:

— Сам отгоню. Ты пока воду грей. А кликнут меня из сада… сразу в дом, ложись… Никита или отец ежели… скажи, плохо тебе, за доктором послала.

— Ох, сынок…

Из огорода махал Сенька.

— Идет! Вот уж… — еще издали сообщил.

Дышал тяжело, заправляя в штаны выбившуюся рубаху. В глазах — тревога, выжидание.

— Я встречу его, а?

— Не выдумывай. Проверь посты. Карась прибегал… Пока еще в Нахаловке полицаи орудуют. Чтобы каждый шаг их был известен тебе. Да, еще… Пистолет его… — Ленька кивнул в сторону дома: Андреев, значит, — я заткнул под стреху сарая. Возьмешь потом, он тебе велел.

Робко звякнула щеколда. Букет с лаем бросился к калитке. Облизал Ленька пересохшие губы, сказал шепотом:

— Будь возле тополя. Да к Галке пошли… Она еще ничего не знает…

Скорыми шагами он направился к воротам. Из кухни испуганно выглянула мать. Кивком послал ее в дом. Отогнал собачонку, калитку открыл широко.

— Не ошибся я?

Доктор, изогнув по-козлиному голову в каракулевой шапочке, похоже как бодаться собирался, поверх пенсне оглядывал его молодыми карими глазами.

— Входите, входите, — пригласил Ленька. — Сюда вот, в дом…

Поднимаясь на веранду, он взял доктора под руку. Ввел в переднюю, будто боялся, что тот запротивится и не пойдет. Усаживая на стул, сказал заранее подготовленную фразу:

— Помощь окажите, товарищ Глухов. Построжали за квадратными стеклышками пенсне глаза хирурга. По долгому, изучающему взгляду его Ленька понял: расчет был верный. Кончиной не удивишь: весь свой век он в единоборстве со смертью. Всякого повидал. А вот обращение «товарищ» по нынешним временам осмелится проговорить вслух далеко не каждый.

— Вас вызвали к матери моей… Она здорова. А больной тут, — Ленька указал на ситцевый полог, укрывавший вход в боковушку, свою, ребячью, спаленку. — Никто об этом не должен знать…

Глухов, сердито сомкнув брови, растегнул на коленях сумку. Порылся в ней, звеня металлом; вскинул норовисто голову, движением короткого ноздрястого носа поправил пенсне.

— Водички горячей, молодой человек.

Анюта догнала сына на пороге кухни. Мягко и в то же время требовательно отстранила его.

— Сама я… Ты за воротами побудь.

Подоткнула под платок выбившиеся волосы, заметила:

— Без кепки ходишь все. Репьяхи вон… Потянулась на цыпочки, обеими руками выпутывала что-то у него из головы. Ленька поймал их, приложил к своим щекам. Ладони холодные, корявые. Пахнут помидорным рассолом, сливками и землей.

— Спасибо тебе, мам.

Глава тридцать девятая

Едва перетащил Никита через порог ноги. Прошел, шатаясь, к лавке и не сел, а осунулся по стенке, как пьяный. Долго возился непослушными пальцами с ремнем. Расстегнул наконец; увлекаемый кобурой, ремень уполз под лавку. Задышал ровнее, легче.

Анюта так и подумала: «Пьяный». Откуда он взялся? Не в калитку — слыхала бы стук. Она и примостилась к порогу, чтобы видеть ворота. «Через сад, наверно». Успокоилась: спать завалится. Взялась за ручку маслобойки, крутнула. Никита прикрикнул совершенно трезвым голосом: