Отава

Пока вертел в руках его, передумал всяко. В том, что это непременно донос, не сомневался. Насвистывая, лихорадочно перебирал в памяти все свои и чужие проделки. Как-то с хлопцами в бригаде они отказались наотрез скирдовать скошенное еще до немцев сено. Акиндей бегал вокруг вагончика, грозил всыпать зачинщикам плетей, донести в станицу самому господину коменданту. А тут вчерашнее еще приплелось… Черт дернул его, Сеньку, связываться с этим Панькой, полицаем. Ну отобрал арапник, и ладно, а зачем было кулаки в ход пускать? Пожалуется атаману, как пить дать. Может, список парней и девчат для отправки в Германию? По хутору слухи давно ходят — в соседнем районе такая отправка была уже. А не пронюхал одноглазый об оружии? Когда отступали наши, ребята собрали по окопам за колхозными садами ворох винтовок и гранат. Зарыли в ярах. Что? Еще что? Список комсомольцев хутора?!

Вошла со двора мать.

— Переоденься, в станицу никак едешь.

Оглядел Сенька латаные на коленях штаны, отмахнулся:

— Побрезгуют, думаешь?

Обулся в сапоги, содрал с гвоздика порыжевший картуз. На бегу крикнул матери, что, может, не обернется к обеду, и с силой хлопнул калиткой.

Глава двадцать шестая

Дикарь вихрем вымахнул на курган. Захрапел вдруг, сбиваясь с ноги, шарахнулся. Едва успел Сенька рвануть повод, что было сил сдавил каблуками взмыленные бока жеребца, огрел плетью.

— Че-ерт!

Косматый, бурый, будто прошлогодний старюка бурьян, степной беркут царски повел глазастой, плосколобой головой с гнутым, как садовый нож, клювом и, нехотя распахнув саженные крылья, оторвался тяжело от потрескавшейся плешины кургана. И не бросил вовсе— великодушно уступил пришельцу свое высиженное годами становище.

«Такой чертяка и с седла выхватит». — Колючие мурашки заходили под рубашкой у Сеньки.

Разгоряченный дончак греб осатанело передними копытами каменистую глину, грыз удила, дергал головой — просил повода.

— Балуй, балуй!

Ослабил Сенька повод, успокаивая, похлопал его ладонью по мокрой шее. Дикарь тихо заржал — извинился за свой испуг. Раздувая бархатистые, мелко подрагивающие ноздри, потянулся на ветерок. Повернулся на ветер и Сенька, картузом вытер лицо, взбил прилипший ко лбу чуб. Привстав на стременах, огляделся.

Степь, степь кругом. Клочковатая, серая, выгоревшая на солнцепеке, будто солдатская рубаха. Мертвой песчаной косой упирался в курган колхозный хлеб. Сник, потупился звонкоголосый, усатый колос, не дождаться ему теплых, пахнущих потом рук.

И тишина… До звона в ушах. Ни одной живой души! Только во-он над сурчиной вьется кобчик, такой же серый, под стать степи, да в необъятно-холодной выси, поднимаясь, чертит невидимые круги беркут.

В зыбком мареве синели станичные тополя. Осколком стекла горела на солнце полоска воды. За станицей сизой неровной каймой выступал Терновский бугор. Засосало под ложечкой у Сеньки, когда увидел белую шиферную крышу своей школы…

Застоявшийся дончак нетерпеливо просил повод, остервенело отбивался ногами и хвостом от въедливой мошкары. Соскочил Сенька с седла, подтянул среднюю подпругу потуже. Не успел поймать другим сапогом стремя, Дикарь с места взял в намет. Кнутом хлестнул в глаза горячий ветер, выдувая слезу; горбом поднялась на спине рубаха.

Скакал напрямик, бездорожно. Плетью рубил, как клинком, мелькавшие то справа, то слева пунцовые головки будяка. Далеко позади, сбиваемая ветром, отставала частая дробь копыт, цепочкой висли в воздухе желтые махорчики пыли.

Чертовски любит Сенька бешеную скачку! Ладно, по-калмыцки, держится в седле, правит не руками — не рвет губы лошади, — а как-то всем телом: неуловимо для глаза наддаст на один бок — она сама чует.

У самой станицы выбежал на профиль. Дончак заметно пристал. Кося на седока злым горячим глазом, с рыси перешел на шаг.

— Доехали уже, — подбодрил его Сенька.

В двух шагах, без сигнала, промчался серый мотоцикл с коляской — немцы. В люльке сутулился какой-то важный, в фуражке с высокой тульей, на острых нахохленных плечах — узкие погоны с затейливой вязью.

Дикарь испуганно захрипел, сорвался на галоп. Сенька придержал его, из-под ладони, недобро щурясь, проследил, как мотоцикл, тихо перевалив кювет, нырнул к мосту.

От моста Сенька свернул на тропу по-над Салом. План у него примерно созрел. В полицию сразу не поедет. Оставит Дикаря у своего одноклассника, Никишки Качуры.

Дикаря привязал к груше. Шел по тропе к дому, ощупывая карман с пакетом. Еще сквозь ветки увидал друга. Голый по пояс стоял Никита посреди двора, широко расставив ноги. Тетка Анюта лила из ведра на него. Фыркал Никита на весь двор, отплевывался, подставляя то голову, то спину под холодную колодезную струю.

На топот Сенькиных ног первым оглянулся Букет. Увидел, с лаем бросился на чужого, а угадал — пронзительно взвизгнул, подпрыгнув, лизнул в ладонь гостя и, захлебываясь, колесом пошел по грядкам лука. На лай Букета обернулась тетка Анюта. Прижмурилась — тоже узнала. Еле приметная улыбка ниткой распрямила бескровные губы.

— Семен…