Отава

— Курить, паря, нет? Жаль. Уши опухли. Третий день… А ты-то за какие-такие заслуги угодил сюда?

Мишка замялся:

— Да угодил… Полицаю в морду дал.

— Силен, — усмехнулся тот.

Помолчали. Слышал Мишка, как «пленный» выстукивал пальцами по дерматину стула, на котором сидел. Чувствовал на себе и его взгляд — настороженный, пытливый.

— Пленный, что ли? — спросил, лишь бы отделаться от этого неприятного чувства.

— Похож?

Не желая продолжать неприятные для себя расспросы, он торопливо заговорил:

— Станичный сам? У меня здесь знакомые имеются. Деваха. Галя. Не знаешь, случаем? Высокая такая, калмыковатая. Вот фамилию не скажу… Не спрашивал. Молочком угощала. Весной я бывал здесь. Часть наша проходила.

— Есть такая…

— Повидать бы, — вздохнул человек. — Чай, не признала бы.

Поднялся со стула, уверенно обходя углы ящиков, прошелся до двери и обратно. Теперь Мишка яснее разглядел его плечистую фигуру. Штаны и рубаха на нем самые обычные, не солдатские, голова стриженая. На сером в темноте лице выделялась белая полоска зубов.

— Пару слов бы ей черкнуть… Не затруднило бы, передал? Беда — нечем, да и не на чем.

— Я это… передам? — спросил Мишка, усмехаясь. — Хлопоты напрасные.

— Что так?

Не успел Мишка ответить — раздался топот, разговор. Прилип ухом к двери.

— Отцу доложу, ступай отсюда.

— Не выставляй дуру.

Учащенно заколотилось сердце — Ленька с братом.

— Мишка тут?

— Не напирай, говорю!

— Тебя спрашиваю…

Что-то удерживало Мишку отозваться, застучать кулаками в крепкую дверь.

— Кто на след навел? Не ощеряй рожу свою.

— Ты, сам ты… Ага, ага, сам. Кто у безрукого в складе моток шнура бикфордова свистнул, не ты?

— Гад… — задохнулся Ленька.

Бессловесная возня за дверью. Сверху — строгий голос Степана Жеребко:

— Что за свалка? Ну?! Топай, Лешка, подальше. Служба у нас.

Загремел засов. Тяжелые неподатливые створки двери с неохотой развернулись от ударов сапога. Потная красная рожа первого помощника незряче уставилась в прохладную, вонючую темноту подвала.

— Ты, чадо комиссарово, аллюром наверх. Живо! Кому говорено?!

Мишка вышел. Поднимаясь по земляным порожкам, моргнул побледневшему Леньке, стоявшему тут же.

Глава тридцатая

Кабинет начальника районной полиции обставлен скромно. Непокрытый огромный стол, дюжина стульев и табуреток вдоль стен. У самого начальника обтертое старинное кресло с резной высокой спинкой. Бархатную обивку уже не понять — зеленая она была снову или голубая. Над креслом — портрет Гитлера в пояс. «Гитлер-освободитель», — восклицала красными как кровь буквами надпись. Защитный френч с накладными карманами, лицо в гордом полуобороте, взгляд тяжелый, проникающий и известные по карикатурам Кукрыниксов усики. Пол заплеван, затоптан, усеян окурками немецких сигарет.

Илья сидел в кресле. Нога на ногу, вздутые, помутневшие от бессонных ночей и самогонки глаза скошены в окно на парк. Не сразу обернулся он и тогда, когда втолкнули к нему Мишку. На скрип двери и топот ног левая бровь прыгнула кверху и опять стала на место, изогнутая тревогой.

Только что увели Федьку Долгова. Разговор вышел коротким. На первый же вопрос Федька ответил, как отрубил:

— Ты, дядька Илько, лучше меня не допрашивай. Напрасная трата слов.

Долго высасывал начальник полиции дым из сигареты, подыскивая сердечное, что бы могло взять за живое этого колючего парня.

— Глупый ты еще… Был бы батька живой…

— И отца моего не трогай. С клинком в руках он добывал советскую власть, а ты в то время…

— Договаривай, договаривай, — поддержал Илья, чаще пыхтя сигаретой.

— Ты враг.

— И все?

— Все.

Этого красноголового сопляка Илья знал смалу — рос вместе с его детворой, озоровали, бегали в школу. Не в диковинку и его упрямство, к тому же комсомольский вожак. Так что разговор на самом деле никчемный. Вот что скажет тот, другой? Толовые шашки, конечно, они могли раздобыть где угодно, в любой канаве, окопе, в садах… Сколько всего этого оставил после себя фронт!

Наган тоже… Достали где-нибудь в Салу. А вот шнур?.. В мешке шнура не было. Шнур оказался в его, качуринском, доме… Ленька! Ленька! Покрепче взяться — сознаются. Что тогда с сыном? Брать тоже?! Отпустить всех и делу на том поставить крест? Немцы! Узнают, что готовился взрыв того проклятого склада, подрывники пойманы, а потом… отпущены! И кто же отпустил?!

Расстегнул Илья верхние крючки гимнастерки, устало откинулся в кресле. Пальцы правой руки заметно дрожали. Положил ее, распяленную, в синих узлах вен, на стол, чтобы унять дрожь.

— Так, говоришь, Беркутов ты?

Вопрос был неожиданным и каким-то необычным. Шел Мишка с твердым намерением вообще молчать. А тут молчанием не отделаешься.

— Ничего я не говорю.

Переступил с ноги на ногу, краснея, отвел глаза на мраморную выщербленную пепельницу, забитую окурками.

— Леньку Качуру знаешь?

— В классе одном сидели. — Мишка пожал плечами, досадуя, что вынужден отвечать и на этот вопрос.