Отава

— Законно, — соглашался Федор. — Но, и скажу тебе, Миха, умереть правильно — это тоже немало для человека. Согласен? Помнишь, моряки в кино «Мы из Кронштадта»? Что? Вот смерть? С обрыва в море… А заметил, небо какое было над ними, а? Так бы и мне хотелось… Чтобы день был, солнце и небо… И обязательно были люди, много, много людей…

Нынче Федька впервые за трое суток вернулся с допроса своим ходом. Переставил через порог не сгибающуюся в коленной чашечке ногу (от удара кованого сапога), ухватился за протянутые руки.

— Добрел… Провожатые и не подгоняли. Солнце на дворе, теплынь… А у нас на крыше воробьи…

Мишка довел его до «ложа избиенного», помог сесть.

— Кажись, закончили с Федором Долговым. Не били. Бумаженции заполнял чужак, брюхатый. Твоя очередь… — Поправил на голове голубую трикотажную чалму. — Примету скажу тебе. Проверенная. Ежели влево свернут по коридору, к коменданту, в бывший кабинет предрика Сомова, бить не станут, ежели вправо, то…

— Я дожидаться не буду…

— Это тебе не начальник полиции, — после короткого молчания заметил Федька без обычной улыбки. — Волки опытные.

Опять помолчали. Мишка предложил поесть. Кажется, впервые он отказался:

— Погоди…

Сдерживая стиснутыми зубами стон, прилег на скрипучее обтрепанное сиденье и долго лежал с открытыми глазами, какой-то вялый, поникший, как сломленная зеленая ветка.

Перемена эта бросилась сразу Мишке в глаза. Наклонился, спросил:

— Ты что такой сегодня?

Федор прикрыл глаза белесыми пушистыми ресницами, не сумел подавить вздох.

— Я? Как всегда…

И попробовал отшутиться:

— Процедур не принимал — пропал и аппетит.

И в этом была правда. Пока у него добивались что-то враги, пока он им нужен был, в нем кипело сопротивление, дьявольская жажда устоять, выдержать. Если и заводил разговор о смерти, то вообще, как говорят о ней в его возрасте. Не верил он в нее, смерть. А сегодня вот… даже врагам не нужен.

Федька вздохнул:

— Помирать неохота.

Мишка сдавил холодные кисти его рук.

— Будет тебе… Со мной еще не меньше провозятся. Хлопцы там, думаешь, забыли? Братья твои, Галка, Вера… Теперь и в райкоме знают. Да и сам я… лом был бы, крышу продрать можно. Гляди вон, по тому выступу добраться. Лазил я уже.

Федор заворочался, приподнимаясь на локти. Глаза его в полутьме ожили, заблестели.

— Мишка, давно хотел тебе открыться… Ты не знаешь этого… Не испытал еще. У вас с Веркой просто дружба, но все это не то. А у меня… Я уже мужчина, понимаешь? Хожу к ней, как к жене. — Увидал, что Мишка опустил голову, сбавил пыл: — Не знаешь ее. Из нашего колхоза, садоводша…

Мишка «ее» не знал, да и не подозревал ни о чем. Вспомнился недавний разговор с матерью. Как-то после Федькиного ухода она спросила: мол, с кем из девушек Федор проводит время? Вопрос обычный, но сам тон и осуждающий ее взгляд, каким она посмотрела вслед Федьке, удивили тогда Мишку. Что она имела в виду?

Скрипя зубами, Федька усиленно разминал ушибленную ногу. Он понимал состояние друга и давал ему время оправиться от смущения.

— Вернутся наши, с фронтом пойду… Все припомню им, гадам! Не истязать, а наверняка бить буду! До самого логова дойду! А ворочусь — к ней, Татьяне… Знаю, она ждать будет.

Снаружи загремел засов. В дверь просунулась багровая, гладко выбритая рожа баварца.

— Берк-у-тоф! — раздельно выкрикнул он.

Мишка поднялся. Помог встать на ноги и Федору. Обнялись друзья. Неумело ткнулись друг другу в щеки сухими, потрескавшимися губами…

Глава тридцать вторая

Коридор полутемный, на обе стороны крашеные и обитые черным дерматином двери. Людских голосов не слыхать: где-то треск пишущей машинки. За спиной спаренный топот кованых сапог. Дошел Мишка до развилка, невольно, с замиранием придержал шаг. Налево? Направо?

Холодный рубчатый ствол автомата подтолкнул в левое плечо. Сердце учащенно забилось, пальцы сами собой до хруста сжались в кулаки. «Хорошо бы, не догадались связать… Сразу чтобы… Я им улыбаться не стану, как в полиции… Стулом или чем там… Попадется под руку что… Собаки!» Прибавил шагу.

В спину ударил неожиданно свет. Дневной, голубоватый. Немецкий окрик и потом уже по-русски, вежливо:

— Пан Беркутов, прошу сюда.

Солдаты расступились, пропуская. Двери приемной коменданта — настежь. Держась за ручку, стоял в проходе тот мальчишка-офицер, с родинкой на щеке, Вальтер. Взгляд приветливый, влажно белели на свету зубы, открытые такой же приветливой улыбкой. «Улыбается, гад», — нахмурился Мишка, оглядывая пустую приемную.

— Сюда, сюда, прошу. — Офицер открыл обитую красным дерматином дверь кабинета.