Отава

Налил другой такой же фужер до краев, пододвинул.

— Пей, пей. Водичка. Ты и водку, поди, не пьешь еще? Да какой же ты после этого русский, а?

Мишка взял бокал. «Черт с тобой. Только и это не поможет». Отпил несколько маленьких глотков кисловатой шипучей жидкости, остальное поставил на стол. Поблагодарил.

— Мать в руках, наверно, держит? Строгая? За окном, в палисаднике, что-то шлепнулось наземь, будто кто спрыгнул с подоконника. Комендант, побледнев, мгновенно придавил большим пальцем кнопку в подлокотнике кресла. Сидел, каменно сцепив золотые зубы; до того живые, с горячим блеском глаза застыли, взялись холодом.

«Подслушивал… Кто же это? Карась? Ленька?» Мишка умышленно залюбовался узорами ковра под ногами: взглядом не выдать бы коменданту своих мыслей.

В палисаднике послышались гортанные окрики, топот ног. Пробежали под окнами. Мишка с напряжением ожидал выстрелов, но, кажется, все обошлось. С облегчением выдохнул, протягивая удобнее онемевшие ноги. Спохватился, поймав на себе кривую комендантскую усмешку. Поставил ноги в прежнее положение, зло сдвинул брови. «Распиваю тут с ним…». Задвигался в кресле как на гвоздях, готовы были сорваться слова, которые давно уже просились наружу.

— Слыхал, ты музыкой увлекаешься? — Белая пухлая рука коменданта, поставленная торчком на бархатную подушку подлокотника, часто-часто дрожала, дым от сигары вился мелкой стружкой. — Вот, пожалуйста, скрипка. — Будто сам дьявол подсунул ее; Мишка готов дать честное комсомольское, что минуту назад инструмента там не было.

— Господин комендант… — Он встал, сжимая за спиной кулаки. — Довольно играть со мной… Дело спрашивайте.

— О! Узнаю, узнаю кое-кого… — Оттаявшие глаза коменданта явно смеялись. — Пан Беркутов считает себя причастным к сорванной диверсии. Не так ли?

«Вот она, ловушка… А как же Федор? Били за что его? Он молчал. А я сам… напрашиваюсь. Хлюпик подлый!» Мишка оторвал от проклятых ковровых узоров глаза.

— Ничего я не знаю.

Комендант откинулся на спинку кресла, запыхтел сигарой.

— Право, откуда же тебе знать… Истинные виновники установлены. Уже есть приговор высшего германского военно-полевого суда. — Хлопнул в ладоши. Вошел тот, с родинкой. — Господин лейтенант, проводите пана Беркутова. Он свободен.

Офицер, тая усмешку, широко распахнул перед Мишкой дверь.

Глава тридцать третья

Сломя голову бежал Ленька из полиции. Углы резал — ровнял и сокращал путь. Из чьего-то огорода попал на школьный двор. Залетел в проулок, в калитку— обегать вон куда, махнул через канаву. На колючей проволоке оставил клок штанов. Перерыл, перебуравил все в сарае. Так и есть — шнура не оказалось! С ожесточением швырял с места на место ненужный многолетний хлам. Вышел из сарая. Затравленно глядел на копошившихся в золе под плетнем кур. На руке заметил кровь. Вытер об штаны. «Когда же это он взял? Хотел еще в саду закопать… Вынюхал, собака».

С щемящей тоской вспомнил, как Мишка подморгнул ему, выходя из подвала.

А Федька даже не поглядел, когда Степка Жеребко провожал его до амбара — вели из отцовского кабинета, с допроса. «Ясно, на меня грешит».

Кровь из царапины проступила еще. Высосал, выплюнул. «Утром лежал шнур на месте, глядел…»

Серебряный тополиный шелест и сквознячок в проходе между домом и сараем охладили разгоряченную голову, мало-помалу устоялись мысли. Непонятно, какая связь между украденным Никитой мотком подрывного шнура, который он принес вчера от дядьки Макара, и арестом друзей? О том, что шнур намечался для какого-то «дела», неизвестного и самому Леньке, не ведала ни одна живая душа, кроме них, Мишки и Федьки. Галка, наверно, знала. Но Галка на свободе. А не дядька Макар? Проболтался спьяну вчера у Картавки. Но он не знает даже и того, что известно ему, Леньке. Чертовщина, ей-богу. Башка трещит. С чего начать?..

Вошел Ленька в кухню. Мать стирала, угнувшись головой в корыто. Поглядела вопрошающе.

— Обедать будешь али подождешь уж своих?

— Да налей…

В самый темный угол забился. Тревогу не выдал — расспросов не хотел. Мать, занятая своими мыслями, собрала с красных распаренных рук пену, вытерла их о завеску. По ее лицу понял, что она еще не слыхала о случившемся в станице: из-за стирки и за ворота не отлучалась. Но видел, у нее своя какая-то тяга на душе. «С отцом опять поругалась», — подумал. Впервые сорвалась она недавно, с неделю назад. Каждый вечер отец являлся навеселе, иногда поздно. А однажды совсем не пришел ночевать. Где был? Ну известно, служба. Кто-то из баб возьми да шепни: мол, служба службой, а после полуночи глянуть в оконную щель Картавкиного гадючника было бы грехом небольшим для нее. Где выпивка, там у мужиков и потрава. По разговору, к Картавке под окно мать не ходила, но, когда отец еще раз вернулся на заре, она ему устроила хорошую встречу.