Отблески солнца на остром клинке

Перед глазами Тшеры продолжал танцевать лиловый водоворот, и стоило ей подняться на стремени, желудок вновь сделал кульбит, её стошнило. Следом накатила волна надсадного кашля, каждый спазм — взрыв боли в голове и сноп красных искр в темноте перед глазами. Она так и повисла — перевалившись поперёк седла, одной ногой в стремени, тяжело и хрипло дыша.

— Давай-ка потихонечку… — Детина заботливо придержал её за талию, чтобы помочь спуститься с кавьяла, но Тшера глянула на него через плечо настолько свирепо, что он сразу же убрал руки.

Она сползла с седла, пошатываясь, расстегнула седельную сумку и достала вышитый свёрток. Доковыляв до телеги, тяжело опустилась на траву, привалилась спиной к колесу и, переведя дух, развязала красные кисточки на расшитом чехле. Внутри лежала курительная трубка с длинным мундштуком и кисет сушёным листом тэмеки[6]. Тшера набила трубку и, раскурив её долгими, медленными затяжками, блаженно зажмурилась, выпуская колечки плотного дыма. Дышать стало легче, дурнота отступала, вслед за ней утихала и пульсирующая боль в висках. Вот только бритый детина всё ещё переминался рядом и не знал, куда деть свои большие розовые руки.

— Ну так я это… похлёбочку сварганю? — спросил он, кивая на почти уже прогоревший костёр.

Помявшись ещё пару мгновений, но так и не получив ответа, он подобрал котелок и ушёл к ручью за водой. Вернувшись, подкинул хвороста в костёр, пристроил котелок на трёх ветках над огнём.

— Меня Биарием звать.

Тшера приоткрыла один глаз: Биарий робко улыбался, пытаясь завязать разговор.

— Бабушка Биром кликала, а деревенские — полоумком или пеньком лупоглазым. Ты можешь звать, как захочешь, но если как деревенские — то мне так не нравится. А тебя как зовут?

— Ни к чему доверять имя случайным встречным, Биарий, — ответила Тшера.

Тот растерянно потупился.

— Куда ты меня вёз?

— Не знаю. — Он пожал плечами. — Думал, ты скажешь, куда тебе надо, когда очнёшься. В деревне-то никак нельзя было оставаться. Хозяйка тебя по башке тюкнула и горло бы вскрыла, рукой не дрогнув, ты ведь четверых её сынов положила. Она, значит, за нож схватилась, которым кур режет, лицом вся чёрная, глаза лютые, морщины трясутся… Тут я её и это… табуретом, который мне отрядили у дверей сидеть. Я к ним стряпать нанимался — ай, стряпаю-то я славно! А они посмеялись: куда мол тебе, пеньку лупоглазому. Табурет дали: «Сиди у дверей, там тебе место». Ну вот, я её этим табуретом и тогось…

— Убил? — Тшера выпустила изо рта колечко зеленовато-сизого дыма.

— Ай, зачем же. Так, ум на время отшиб. Потом торбу свою схватил, тебя в охапку, Орешка в телегу впряг, Тыковку выпустил из стойла, чтобы следом бежала, а она — умная, побежала ведь! И… и вот. Дальше ты знаешь.

Тшера подавила тягостный вздох, переложила мундштук в другой уголок рта.

— Зачем?

— Что «зачем»? — не понял Бир.

— Зачем против товарищей своих пошёл?

— Тебя бы порешили… И они мне не товарищи.

— Я — уж тем более. — Она прикрыла глаза.

— Ты — Чёрный Вассал! — Он многозначительно поднял белёсые брови.

«И это повод меня убить».

Вода в котелке закипела, Биарий вытащил из своей бездонной торбы несколько свёртков, развернул их на траве. Сладкие луковицы, аккуратно перевязанные нитками пучки каких-то трав, полоски вяленого мяса, скляночка с топлёным маслом, уже вымытые плоды кропи́ра, такого сытного, рассыпчатого и вкусного в похлёбке, особенно если варить её с маслом… В животе у Тшеры тоскливо заурчало. Биарий сосредоточенно выбрал нужные ингредиенты, покрошил их в котелок, перемешал длинной ложкой, удовлетворённо кивнул и только потом вновь заговорил:

— Четверть века назад я малой ещё был, жил с бабушкой, родителей не знал. Мальчишки меня не любили, дразнили и поколачивали. Как-то раз загнали к оврагу у большого тракта и камнями кидались. В голову мне попали, кровь пошла, и мозги сотряслись, вот почти как у тебя сейчас… И, чего доброго, в овраг бы меня спустили, забив до смерти, не вмешайся Чёрный Вассал, который по тракту мимо нашей деревни ехал. Тогда он меня спас, вот я и вернул должок.

«Тогда Чёрные Вассалы служили церосу по крови и ещё не преступили священной клятвы, возведя на трон узурпатора. Сейчас Чёрные Патрули уже не честь и совесть Гриалии, а месть и кара — они вырезают всех, кто не признал власть Астервейга. Сегодня Вассал тебя бы не спас».

— Мне двадцать три, я не могла быть тем Вассалом четверть века назад, — холодно ответила Тшера.

— Не беда. Он меня выручил, я — тебя.

Бир добавил в котёл ещё каких-то травок и масла, подув на ложку, аккуратно попробовал результат и, кажется, остался доволен.

— Ещё чутка покипит, и можно кушать.

— Зря выручил. Тебя убьют свои же, если вернёшься, — безразлично ответила Тшера.

Бир почесал пятернёй бритый затылок, обдумывая что-то невесёлое.

— Значит, нельзя назад, — сделал он вывод. — Тогда с тобой поеду, в столицу. Ты ведь там живёшь?

Тшера кашлянула, подавившись дымом.

— Я еду не в Хисарет.

«Меня убьют свои же, если вернусь».

— Тогда поедем, куда скажешь. Дело везде найти можно.

— Мы никуда не поедем. Попутчики мне не нужны, — отрезала Тшера.