Отблески солнца на остром клинке

На крыльцо, вытирая руки полотенцем — взволнованно его комкая, — вышла мамушка. Голос её звенел колокольчиком, но дыхание частило, как после быстрого бега.

— Свою пятую осень встретил, — добавила она.

Глаза над чёрной маской прищурились, но незло — Вассал улыбнулся.

— Что ж, Ярдис, встретивший свою пятую осень… — Голос звучал по-доброму, но всё равно властно, и оттого — страшно. — Прими!

Рука в чёрной перчатке протянула мальчику прямо через забор, рукоятью вперёд, клинок в виде птичьего пера. Ярдис уставился на потёртую чёрную оплётку, на красный темляк с кисточкой, на резкую линию крестовины. Лезвия он не видел: отблески солнца на остром клинке слепили его до слёз, закипающих в уголках глаз. В груди жгло — он по-прежнему не дышал, коленки предательски дрожали. Он никогда не видел Йамаран так близко, никогда не видел и процедуру Отбора и почему-то думал, что она должна быть… торжественней? Волшебней? Нельзя же просто так хватать живой клинок, да вспотевшими ладошками, да через забор, да без молитвы к Первовечному!

— Давай быстрее, парень! — поторопил один из Вассалов, окончательно развеивая возвышенность момента.

«Как будто ложку для похлёбки протягивают…»

— Я должен… просто взять? — совсем тоненько спросил Ярдис, наконец сделав вдох.

— Левой рукой, она ближе к сердцу.

Сначала он перепутал руку и вздрогнул, испугавшись, когда Вассал его поправил. Отдёрнув правую от клинка, спрятал её за спину для надёжности и горячо попросил прощения у Йамарана за свою оплошность — мысленно, потому что губы от волнения занемели и не слушались. Потом протянул подрагивающие пальцы левой руки, обнял ими рукоять клинка. Кожаная оплётка показалась Ярдису жёсткой и чуточку шершавой, как подушечки на лапах старого соседского пса. И такой же тёплой. Вассал отпустил клинок, и тот оказался неожиданно тяжёлым, потянул руку Ярдиса к земле. Мальчик зажмурился от натуги, сражаясь с Йамараном, не позволяя ему коснуться остриём земли, но тот вдруг обдал его ладонь жаром и стал невесомым, как сухой лист. Рука Ярдиса непроизвольно взлетела вверх, кончик клинка вспорол воздух до самых облаков.

Глаза Вассала вновь прищурились в улыбке. Он, палец за пальцем, стянул с руки чёрную перчатку и, коснувшись клинка тыльной стороной ладони, кивнул: горячий. В его взгляде засветился интерес. Йамараны отвечают только Чёрным Вассалам — потому что они прошли и отбор, и долгие годы обучения, и все необходимые ритуалы, чтобы уметь войти в контакт с живыми клинками. И амарганам — потому что в них течёт арух, а не амрана, как в обычном человеке, и чем сильнее нагреется клинок, тем мощнее у амаргана арух.

До Ярдиса смысл произошедшего дошёл с опозданием. «Амарган!» — волна восторга прокатилась по всему его существу, опрокинув сердце, и оно кубарем прокатилось по рёбрам до самых пяток. Следом нахлынул священный трепет: «Будущий Йамаран!», а за ним — тоска и страх обернуться на мамушку и увидеть в её глазах спрятанные за улыбкой слёзы.

* * *

Ярдис сидел в углу повозки, прижимая к груди узелок со скудными пожитками, и провожал взглядом осеннее солнце, опускающееся за пока ещё зелёные холмы. Вассалы на кавьялах в безмолвии ехали по обе стороны повозки, и это была единственная его компания. В пяти деревнях амарганов кроме него не нашлось. Ярдис знал, что такие, как он — редкость, но всё же отчаянно молился Первовечному, чтобы Отбор в шестой, последней на пути их маленького отряда деревне, оказался не пустым — очень уж не хотелось прибыть в Варнармур единственным амарганом. А если там и правда на гвоздях спать придётся, то одному совсем боязно…

Первовечный молитву услышал. Иначе как объяснить, что в самом последнем доме самой последней деревни нашёлся маленький амарган: долговязый, взъерошенный, темноволосый и смуглый, но глаза — светло-серые, как будто один из его родителей из Южного Харамси́на[2], а второй — местный, из Северного Ийера́та[3]. Мальчишка уцепился руками за невысокий борт повозки и ловко перескочил внутрь; стрельнул в Ярдиса лукавым глазом, задорно шмыгнул носом и растянул перепачканные соком лесной черницы губы от уха до уха. Зубы его тоже были серо-голубые от въедливого ягодного сока.

— Меня Ка́ннам звать, — сообщил он. — А ты кто таков?

— Ярдис из Хьёрты. — Ярдис улыбнулся в ответ на задор Каннама.

— Сгодится, Ярдис из Хьёрты! — счастливо рассмеялся тот. — Теперь будем братьями! А узел-то тебе на что? Всё равно в брастеоне из своего только одну вещь оставить позволят, остальным снабдят. Я вот только одну и взял. — Мальчишка продемонстрировал свисавшую с его шеи на потёртом кожаном шнурке свирельку. — А ты не знал, что ль?

— Знал, но…

— А-а, мамка, что ль, навьючила?

— Тут пирожки и…

— А вот это до́бро! — вновь не дал договорить Каннам. — Не зажадишься мамкиным пирожком для брата?

— Бери, конечно!

Ярдис развязал узелок, в котором поверх сменной одёжки лежали завёрнутые в полотенце пирожки. Каннам потёр ладони, предвкушающе высунув кончик языка, потом будто что-то вспомнил, полез в карман коротковатых ему, долговязому, штанов.