Отбой!

Как только человек не убивает время! Я часто захожу в землянки к офицерам. Ошалевшие от скуки и изнервничавшиеся оболтусы рады поговорить со мной. Охотнее всего я навещаю прапорщика Н. У него на стене в землянке висит фотография возлюбленной. Это идеал красоты, замечательное лицо, Венера может позавидовать.

Я принес ему букетик прелестных первоцветов в красивой шрапнельной гильзе, чтобы поставить их под фотографией. (На этот счет у меня общепризнанный тонкий вкус.) Но он не выразил особого восторга.

Кстати, сейчас я уже не дам такого уничтожающего отзыва о здешней природе, как тогда, когда все было покрыто снегом. Здесь немало красивого, но люди этого как-то не замечают, пока их не ткнешь носом. Меня занимают, например, маленькие раковины различных моллюсков, которые я отыскиваю во мху. За этим занятием удается совсем забыть о фронте.

Впрочем, у меня есть объект симпатии и на фронте. Это итальянская батарея в поселке Бедини. Она уже пять месяцев стоит в долине, даже не замаскированная, и периодически кроет нас шрапнелью. Не знаю почему, я чувствую к ней симпатию. Как только грянет оттуда залп, я спешу выйти на воздух и слушаю, как снаряд гудит над нами и шлепается где-то позади.

Не знаю, чем эта батарея так импонирует мне, но я всегда вылезаю поглядеть, когда она открывает огонь. А одно из наших орудий, которое противно гавкает по утрам, я прямо-таки терпеть не могу. Знакомые говорят, что я извращенный тип, заявляют, что донесут на меня за самокалеченье. Да, я антимилитарист, но вовсе не извращенец и не собираюсь себя калечить. И что поделаешь, мне нравится итальянская батарея.

Несколько дней тому назад одна из наших тяжелых батарей обстреляла Бедини и имела три попадания. «Meine Liebchen Bedini wurde verletzt»[135], — меланхолически сообщал я знакомым. Все были рады, — Бедини молчала трое суток. Так и есть, разбили ее! Но к вечеру третьего дня оттуда опять бухнул тяжелый залп.

— Der Hund schießt wieder[136], — проворчал мой сосед по землянке.

А я:

— Meine Liebling Bedini wieder gesund[137].

И выбежал поглядеть на нее.

Как странно мы здесь живем!

Завтра ночью у нас назначена вылазка против итальянцев, будем атаковать их заграждения. Я тоже должен участвовать. Наверно, придется познакомиться покороче с моей любимицей Бедини.

Все это волнует меня не больше, чем если бы мне предстояло идти на вечеринку.

Какое свинство — уже два дня у нас нечего пить!

Позиция, 6.III.1918.

Хотя этот блокнот не дневник, но придется описать, как я шел вчера в бой.

Меня обидела чванливость патрона. Мог бы написать лично мне записку, а не так: «Lieber Herzog, ich bin krank, sage dem Purkyně, er soll sofort mit 16 Komp…»[138] итак далее.

На это «sofort»[139] я начхал и никуда не торопился. Надо хорошенько наесться и напиться, все равно вылазка начнется не раньше полуночи, когда будет совсем темно. На всякий случай я назначил наследников своего «движимого имущества», потом облачился в грязный, рваный «Schneemantel»[140], — так как весь день шел снег, — запихал в сумку хлеб, перевязочные материалы, взял флягу с ромом и длинную палку, позвал двух санитаров с носилками и в очень благодушном и бездумном настроении потащился в Ротц, где был назначен сбор. Наш второй «дохтур» был уже там. Я удивился этому — такой лодырь и вдруг пожалуйте. Впрочем, он, конечно, останется где-нибудь в арьергарде. Мне велено держаться середины роты, поближе к командиру (прекрасная компания!) и зря не соваться вперед.

В Ротце я влез в какую-то хибару, где разместились унтеры, не хотелось идти в офицерскую компанию. Там было душно, кто-то играл на скрипке и на гармонике, царило веселье, пахло ромом. Ни дать ни взять кабачок на Жижкове![141]

Местечко Ротц стоит у самого фронта. Каждый дом здесь приспособлен к обороне, и все дома, разумеется, порядком повреждены снарядами.

В наших белых халатах мы были похожи на дружек в праздник тела господня. Когда совсем стемнело, все построились и, получив боевые задания, в несколько нервном состоянии тронулись в путь на Ассошлюхт. Снег перестал идти, посветлело. Минут через сорок наш капитан заявил, что при такой видимости он не примет на себя ответственность за операцию. Он был добряк, очевидно, ему тоже не хотелось затевать резню, а потому он предпочел сослаться на метеорологические условия. Уведомив по телефону штаб бригады, он повернул нас обратно. Авось другой раз будет потемнее! «Недовольные», мы отправились домой. Но снежный пейзаж мне чрезвычайно понравился. Теперь опять несколько дней будем торчать в жарких, как крематорий, землянках и вести тупой, однообразный, унизительный образ жизни.

Скоро ли будет избавление?..[142]

2