Отчаянные характеры

– Ты хочешь пойти домой, да? – Чарли склонился к ней. – Еще пару минут, хорошо?

– Поскорей бы. Я волнуюсь. Если Отто проснется…

– Его это взбодрит, – сказал Чарли. – Хочешь позвонить ему?

– Он не любит отвечать на звонки, даже днем. У нас, кстати, был странный звонок, когда мы вернулись от Гольштейнов, – она смотрела на него, почти не сомневаясь, что звонил именно Чарли; должно быть, он пытался дозвониться несколько часов, а когда она наконец сняла трубку, испугался. Не странно ли, что, так страстно желая высказаться, он, возможно, потерял дар речи в тот самый момент, когда ему ответили.

Он всё еще сидел, склонившись к ней, но шея и плечи были напряжены, будто ему приходилось держать сочувственную позу, хотя первоначальный порыв давно угас.

– Расскажи что-нибудь, – попросил он. – Мне всё еще не охота домой.

– Ты хотел встретиться с Отто, – сказала она. Утверждала или спрашивала? Кабинка – маленькая промозглая комнатка. От пластиковой обивки сиденья пахло сыростью. Где-то в пространстве витал слабый запах соленых огурцов. Она пошевелилась и почувствовала, что бедра прилипли к пластику. Бармен возился с телевизором. За стойкой сидели всего двое – пожилые мужчины, ни пьяные, ни трезвые. Чарли продолжал склоняться к ней; она почувствовала, что ей не хватает воздуха, что она загнана в угол. Она представила, как поднимается по лестнице, снимает одежду, утыкается лицом между лопаток Отто, погружаясь в сладкий домашний сон, как в теплую воду.

– Чарли, это не ты звонил сегодня?

Он вздохнул и отодвинулся. На вопрос не ответил.

– Я хотел встретиться с Отто. Мне нужно с ним увидеться. Он так просто не отделается… Пять минут, и идем. Хорошо? Расскажи мне что-нибудь о себе.

– У меня был роман, хочешь расскажу?

– Да, – кивнул он. – Про это я послушал бы. – Он великодушно улыбнулся. – Недавно? – спросил он негромко.

– Несколько лет назад, – сказала она и тут же ужаснулась тому, что сделала. Он выглядел потрясенным. Она совершила ошибку. Она вообразила, что их импульсивный побег из дома, от Отто, освободил их от оков предосторожностей и условностей, этих привычек дневной жизни, знакомо бесцветных и бездонных. Она доверилась обстоятельствам и упустила из виду, с кем она сейчас. Он наблюдал за ней. Ей хотелось взять свои слова обратно. – Я выдумываю, чтобы тебя развлечь, – сказала она.

Он потянулся через стол и взял ее за руку.

– Это больная рука! – воскликнула она, и он тут же отпустил. – Да что ты так испугался!

– Вовсе нет. Обычное дело, – сказал он. – Со всеми бывает, не велика важность.

– Я же говорю, это выдумка, – сказала она.

Он засмеялся.

– Ладно-ладно. Но вот сейчас я тебе не верю. Я видел, какое у тебя было лицо, особенно когда ты произнесла «меня». Ты разволновалась.

– О Боже! – сказала она и прикрыла глаза рукой. – Ну, рассказывать нечего. Обычное дело, как ты сказал. – Она опустила руку и накинула пальто. – В то время мы с Отто думали расстаться.

– Правда?

– Иначе бы этого не случилось.

– Ну не знаю, – сказал он как бы невзначай.

– Я пойду уже. Ужасно болит рука. Проводи меня до такси.

– Я провожу тебя до самого дома, – сказал он.

В такси они не разговаривали. Но он часто оборачивался к ней; она чувствовала на себе его наблюдающий взгляд и молча, как наказание, терпела сокрушающую силу своего желания объяснить, смягчить, сгладить случившееся.

Она вставляла ключ в дверной замок, когда услышала сквозь шум двигателя, как Чарли негромко зовет ее из такси, она обернулась, он высунулся из окна.

– Это я звонил, – сказал он, – если тебе от этого легче.

Он поднял стекло, и такси тронулось.

Софи неподвижно стояла в холле. Гостиная выглядела смазанной, плоской. Предметы, очертания которых становились четче в зарождающемся свете, таили какую-то темную, тотемную угрозу. Стулья, столы и лампы, казалось, только притворяются, что стоят на своих привычных местах. В воздухе витало эхо, особая пульсация, которая остается от внезапно прерванного движения. Конечно, это всё поздний час, свет, ее усталость. Только живые могут навредить. Неожиданно она присела на скамейку. Четырнадцать уколов в живот. Четырнадцать дней. И даже тогда – никакой гарантии; вы умерли от бешенства, вы задохнулись. На какую жалость она рассчитывала? Кто мог пожалеть ее, охваченную детским ужасом, со всеми ее отговорками и притворством, будто ничего страшного не произошло? Жизнь так долго была нежной, бескрайней и мягкой, и вот, во всей своей показной обыденности и глубоко скрытом ужасе, это идиотское событие – созданное ее же руками – это недостойное столкновение со смертностью. Она подумала об Отто и взбежала по ступенькам. В спальне лежал спящий Отто, одеяла и простыни перекручены вокруг пояса, ступня свисает с кровати.

Пять

Софи сделала ванночку. Горячая вода усилила боль, потом успокоила. Когда она вытирала руку, пальцы расслабились, будто яд от укуса перетек и сосредоточился в самой ране. Она тихонько рыгнула и привычно смутилась при мысли, что кто-то мог услышать ее тайные, несдержанные телесные проявления, быстро глянула через открытую дверь ванной в коридор.