Отчёт перед Эль Греко

– Поднимемся на Псилорит? Весь Крит видно оттуда. На вершине горы стоит церквушка. Там мы останемся на ночь, а затем я прощусь с тобой!

Уши у нее покраснели, она согласилась.

Что за великое таинство была эта прогулка! Сколько было в ней нетерпения! Сколько наслаждения! Так, должно быть, проходят свадебные путешествия. Мы отправились ночью, и луна у нас над головами, воистину, источала мед. Никогда больше не приходилось мне видеть такую луну. Всегда казавшаяся мне печальным лицом, в ту ночь она смеялась, лукаво поглядывала на нас и двигалась вместе с нами с востока на запад, спускаясь через раскрытые на шее блузы на грудь и на живот.

Мы молчали, не желая нарушить то совершенное безмолвное взаимопонимание, которое создавали, пребывая друг подле друга, наши тела. Иногда на узкой тропинке наши бедра соприкасались, но мы тут же спешили отпрянуть друг от друга. Резко. Мы словно не желали растратить на малые радости невыносимое желание. Мы хранили его целостным для великого мига и продолжали идти торопливо, прерывисто дыша, словно были не два друга, но два непримиримых врага. Мы спешили к месту поединка, где нам предстояло схватиться грудь на грудь.

Ни одного слова любви не сорвалось прежде из наших уст, и теперь, во время прогулки, мы тоже ни о чем не договаривались. Но оба мы нисколько не сомневались в том, куда мы идем и зачем идем, и потому спешили, – она, как мне казалось, даже больше, чем я.

Рассвет мы встретили в селении у подножья Псилорита. Мы устали и заночевали в доме священника. Я сказал, что моя спутница – тоже дочь священника с далекого, сочно-зеленого острова, и что она хочет увидеть весь Крит с вершины Псилорита. Попадья накрыла на стол, мы поели и, сидя на диване, завели пустячный разговор. Сперва мы говорили о великих державах – об Англии, Франции, Америке и Московии, затем – о винограде и маслинах. А затем священник заговорил о Христе, который, дескать, православный и ни за что на свете не окатоличится, что бы с ним ни делали. «Если бы отец девушки был вместе с вами, бьюсь об заклад, что за одну ночь я сделал бы его православным». Но голубые глаза уже слипались от усталости, и тогда священник кивнул своей попадье:

– Постели девушке, попадья. Пусть поспит, она ведь – женщина, совсем уморилась.

Затем он обратился ко мне:

– Ну, а ты – мужчина, критянин. Критянам спать днем позор. Пошли, покажу тебе виноград. Несколько гроздей еще осталось, – поедим!

Я с ног валился от сна и усталости, но что было делать? Я был критянин и не мог посрамить Крит. Мы пошли в виноградник, съели то, что осталось от урожая, сходили в село. Во дворах варили в котлах первач. Мы выпили несколько еще теплых стопок ракии и уже под вечер, оба шатаясь и держась друг за друга, в обнимку вернулись в дом. Ирландка проснулась, попадья зарезала курицу, мы опять поели.

– Нынче разговаривать не будем, – сказал священник. – Поспите, а в полночь я вас разбужу и пошлю с вами пастушка, чтобы не заблудились…

Он вышел во двор, посмотрел на звезды и довольный вернулся назад.

– Вам повезло. День завтра будет чудесный. Ступайте, и да благословит вас Бог! Спокойной ночи!

Около полуночи священник разбудил меня, схватив за ногу. Разбудил он и девушку, позвенев над ней медным противнем. Во дворе нас уже ждал пастушок с курчавыми волосами, острыми ушами и дикими глазами, пахнувший козлом и ладаном.

– Пошли! – сказал он, поднимая свой пастушеский посох. – Побыстрее, чтобы добраться до вершины к восходу солнца!

Луна стояла посреди неба, все еще радостная, медовая. Было холодно, мы закутались в пальто. Носик ирландки побелел, но губы были ярко-красными. Я отвернулся, чтобы не видеть их.

Дикая гора. Мы оставили позади виноградники и маслины, затем – дубы и дикие кипарисы и оказались среди камней. Обувь у нас была без шипов, и мы то и дело скользили. Два или три раза ирландка скатывалась вниз, но поднималась сама. Нам было уже не холодно, мы пропотели насквозь и крепко сжимали губы, чтобы не запыхаться, и молча шли вперед, – первым пастушок, за ним – ирландка, и последним – я.

Небо начало становиться бело-голубым, камни чуть мерцали, первые соколы распластались в черно-голубом воздухе, а когда мы ступили на вершину, восток уже порозовел, но разглядеть хоть что-либо вдали было невозможно. Густой туман укутал землю и море, укутал все тело Крита. Было ужасно холодно, мы дрожали, толкнули дверцу церквушки и вошли внутрь. Пастушок отправился искать хворост, чтобы развести огонь.

В церквушке из дикого камня остались двое – ирландка и я. С убогого алтаря взирали на нас Христос и Пречистая Дева, но мы на них не смотрели, – антихристовы, противные девственности демоны вскинулись внутри нас, я протянул руку и схватил ирландку за шею, и она покорно склонилась, потому как ожидала этого. Мы упали на плиты.

Я пропал. Черная дыра открылась и поглотила меня. Когда я открыл глаза, Христос сурово смотрел на меня с алтаря, и зеленый шар в его правой руке качался, – казалось, будто он собрался метнуть его в меня. Я вздрогнул, но женская рука обволокла меня, и я вновь погрузился в хаос.