Отчёт перед Эль Греко

Время от времени открывались две раны моего юношеского возраста. Все тщетно, ничто не имеет ценности, поскольку все эфемерно и устремляется, направляемое незримой безжалостной рукой, к бездне. За каждым свежим личиком девочки я видел будущую старуху, цветок увядал, а за счастливо смеющимся ртом я видел две челюсти голого черепа. В глазах моих мир приобретал быстрый, стремительный ритм и рушился. Юность жаждет бессмертия, не находит его, не принимает компромисса и из гордости отрицает все. Не всякая юность, а юность, раненная правдой.

По воскресеньям я любил совершать загородные прогулки в одиночестве. Компания друзей, разговоры, шутки, смех – все это, казалось мне, оскорбляет святую тишину. Я входил в масличную рощу, глаза ощущали свежесть, гора благоухала сосной и медом. Я перебрасывался словом со встречными крестьянами, зачастую с каким-нибудь арванитом – низколобым, в черной засаленной шапке, пахнущим чесноком и молоком. Слова их были приземлены, припорошены пылью, полны мрачного любопытства. Они искоса поглядывали на меня маленькими хитрыми глазками и мучили свои умишки, пытаясь понять, кто я и зачем шатаюсь по горам, – соглядатай, помешанный или мелкий торговец?

– Что продаешь, земляк? – спрашивали они, бросая хищные взгляды на котомку у меня за спиной. – Евангелия? Ты случайно не масон?

Однажды я увидел голубую, как сталь, птицу, которая летела и щебетала в вышине, и восторженно спросил проходившего мимо крестьянина:

– Что это за птица, старина? Как называется?

А тот только плечами пожал:

– Тебе-то какое дело? Она несъедобная.

Я просыпался на рассвете, когда Денница источала на землю капли росы, и легкий туман поднимался над Гиметтом. Прохладный ветерок, словно коркой, обволакивал мне лицо, жаворонки с пением взмывали ввысь и исчезали в солнечном свете.

Помню, однажды весной, в воскресенье я увидел черешни, цветущие на вспаханном рыжем поле, и сердце мое исполнилось блаженства. В тот самый миг взошло и засияло солнце, словно в тот, самый первый день, когда оно вышло из дланей Божьих. Засияла гладь Саронического залива, а за ней Эгина наполнилась в утреннем свете розами. Два ворона пролетели справа, – добрый знак! – и крылья их зазвенели, словно натянутая струна.

С одной стороны – волны, словно гомеровские кони белогривые, словно свежие, протяжно катящиеся стихи Гомера, а с другой – маслом и светом полная маслина Афины, лавр Аполлона и чудодейственные, налитые вином и песнями виноградные гроздья Диониса. Сухая, сдержанная земля, порозовевшие на солнце камни, распластавшиеся волнами в воздухе и покрытые дымкой голубые холмы. Совершенно нагие, они безмятежно раскинулись под солнцем, словно отдыхающие атлеты.

Я шел, и с каждым шагом казалось, что земля и небо движутся вместе со мной. Все бывшие вокруг чудеса проникали в меня, я раскрывался, словно цветок, смеялся и тоже звенел, словно струна. А как млела и угасала душа моя, щебеча жаворонком в утреннем свете того воскресного дня!

Я поднялся на холм и стал смотреть вдаль – на море, на узкие розовые берега, на легко прочерченные острова. «Какое блаженство! – шептал я. – Девственное тело Греции купается в море, а когда выходит из волн, сверху бросается на нее суженый – солнце! Как смирило оно камень и воду, как очистило их от бездействия и грубости материи, сохранив только сущность!»

Я думал, что иду познавать Аттику, но шел познавать собственную душу: среди деревьев, в горах, пребывая в полном одиночестве, я пытался увидеть и познать душу свою, но тщетно. Сердце мое не дрогнуло, – явный знак того, что я не нашел желаемого.

Но однажды в полдень, показалось мне, что я нашел его. В полном одиночестве отправился я на Суний. Палило солнце, наступило лето, сосны источали смолу из раненной коры, воздух благоухал. Прилетела цикада, уселась мне на плечо, и какое-то время мы двигались вместе. Я насквозь пропитался запахом сосны, и сам стал сосной. И вдруг, выйдя из сосновой рощи, я увидел белые колонны храма Посейдона, а между ними сверкнуло темно-голубое священное море. Я почувствовал дрожь в коленях и застыл на месте. «Вот она – Красота, вот она – бескрылая Ника, вершина блаженства, выше которой не может подняться человек. Вот она – Греция!»

Радость моя была столь велика, что в тот миг, созерцая красоту Греции, я подумал, что залечил обе раны, что в этом мире стоит жить, даже если он преходящ! Именно потому, что он преходящ! Не нужно пытаться распознать в девичьем личике черты будущей старухи, – нужно воссоздать и воскресить в старушечьем лице свежесть и юность не существующей больше девушки.

Аттический пейзаж обладает воистину невыразимым, проникновенным волшебством. Здесь, в Аттике все словно подчинено простому, уверенному, соразмеренному стилю. Здесь все обладает изяществом и благородным спокойствием. Скудная сухая земля, изящные изгибы Гиметта и Пентеликона, сребролистые масличные деревья, стройные аскетические кипарисы, игривые отблески солнца на камнях, но превыше всего – прозрачный, легкий, одухотворенный свет, все одевающий и все обнажающий.