Отчий дом

Раннее утро в Костроме выдалось тихим. Стоял мороз, и все вокруг казалось сизым и белым. Было холодно, и хотелось спать. Но праздничность и торжественность этого скованного наряда деревьев, домов, проводов, — как будто новый год вернулся снова, — веселили нас, и мы не унывали, хотя в гостинице и не было мест. Там, конечно, стояли пустые кровати с белоснежными покрывалами, но нужен был маневр, искусство, чтобы попасть туда. Какое-то время мы сидели в креслах, перемаргивались с дежурными, но все было попусту: кто-то другой должен был решить, кто-то еще спал, но должен был прийти вот-вот. Уже засыпая в креслах, как сквозь туман увидели что-то воздушное, отдохнувшее пропл-ыло и исчезло. И тут же к нам подошла дежурная (как будто из какой-то оперетты) и шепотом, испуганно, боязливо, но и с долей шаловливости предложила поселить нас в номере литерном, люксовом. Тут же мы подхватили эти «драгоценные» ключи и уже через полчаса блаженствовали на дубовых кроватях под верблюжьими одеялами. В нашем распоряжении была спальня, гостиная и кабинет. Чего же нам еще не хватало?! Мы чувствовали себя настоящими опереточными королями!

Савелий все говорил, когда мы еще только собирались сюда, когда были еще в Москве: «Подумаешь, твоя Кострома! Видывал, ездил к тебе… Но ведь то было летом, чудной ты человек, время-то какое! А теперь не лето, зима на самом своем исходе. Рыбу удить я не умею и не люблю. Сидеть в избе не хочется. Потянет на воздух, а там снег по колено, мороз по уши — что делать?..»

«Да я и не настаиваю, — говорил я. — Твое дело. Поеду один. Буду смотреть, как солнце играет, как снег блестит».

Такой примерно у нас был разговор перед самым отъездом, когда за окном была слякоть, серый день…

И вдруг мы оказались на празднике, к тому же в теплых постелях… Но, без шуток, надо было как-то выбираться отсюда. Скромность, непритязательность и еще раз неприхотливость, выработанная у нас годами, требовали своего.

Как это ни странно, мы почему-то оказались в торговых рядах, где, правда, уже ничего не продавалось (последние всплески дня). Большие и малые мучные, мелочные, рыбные, табачные, масляные, молочные ряды — так они когда-то назывались — были скорбны, но все же нам привалила случайно удача: мы купили рыбу, неизвестно откуда взявшуюся, — толстых, откормленных окуней.

Ходили к пожарной каланче и к гауптвахте, где когда-то содержали офицеров под стражей, а теперь размещалась детская библиотека. Мимо присутственных мест, не заходя туда, вышли на бульвар и оказались у музея — мы вошли и бродили из зала в зал, любуясь портретами женщин и мужчин в кружевах, с перьями и прочим. Лица были превосходные, как заметил Савелий. Все это вывезено из бывших имений, усадеб — работы большею частью крепостных. И лица смотрели на нас то улыбаясь, то хмурясь, то ухмыляясь. И эти наряды, кринолины и фраки, сюртуки, визитки, и легкие газовые платья с кружевами, и департаментские мундиры; военных попадалось мало. Все это в вишневом и изумрудном тоне напомнило мне близость моих мест, Нероновскую усадьбу, художника Григория Островского, Солигаличские просторы, сторожа усадьбы Аврамия Макарьевича…

Нам надо было принять решение, куда вначале ехать и как добираться — не идти же от Костромы на лыжах! В Москве мы разработали некоторый маршрут, но теперь на месте он нам не казался столь удачным. Здесь все выглядело несколько по-другому. Еще дома, когда прокладывали маршрут, решили забраться куда-нибудь в самую глубинку, а уж оттуда искать выход. И такое место было. Стояло оно где-то в конце нашего следования. Теперь же оно вдруг переместилось в начало. Прогуливаясь по городу, мы зашли в кассу Аэрофлота и купили билеты до Со-веги (только туда завтра и летали самолеты) — так называлась эта отдаленная местность, куда и дорог не было, куда Иван Сусанин супостатов завел в дремучие леса, где казачьи отряды прятались от императрицы Екатерины и обосновали поселение, существующее и поныне, и где потомки сохранили говор и нрав своих дальних донских родственников.

Место, можно сказать, историческое. Но зачем нам-то туда отправляться? Так меня спрашивал еще в Москве Савелий. А тут ему самому захотелось начать наш путь на лыжах именно оттуда, из самых дебрей, где даже шума трактора или гула самолета не было слышно. Местность, о которой я говорю, находилась на границе двух областей, то есть в самом нежилом пространстве, труднодостижимом, почти без дорог. Административное око не часто обращалось сюда, это была как бы ничейная земля.

Итак, мы проснулись. Светило солнце. Денек был что надо! Хотелось на лыжи, в лес… Тогда была зима. И прыгали птицы — снегири с красными грудками. Помнился еще летний лес, встречи в лесу и в округе…

Там где-то было детство — яблоки, груши, вишни, рябина… Бессмертие природы и человека с нею… Счастье во всем — в природе, любви, дружбе.